Пожирательница гениев - Мизиа Серт

От отца[14] Мизиа унаследовала художественный вкус, любовь к роскоши и не очень твердые моральные нормы. От родных со стороны матери[15] — поразительные музыкальные способности, а от бабушки вдобавок расточительность и стремление помогать людям, которых находила талантливыми.

Карьере профессиональной пианистки, которую ей пророчил сам Форе[16], она предпочла жизнь праздную, но насыщенную впечатлениями. А для Мизии было непреложно: чтобы вести такую жизнь, рядом должен быть мужчина, который даст ей деньги и общественное положение.

Таким мужчиной сначала стал ее первый муж, Таде Натансон, журналист и критик. Он был старше Мизии на четыре года. Высокий, крепкий, живой гурман, друзья прозвали его «Великолепный». В нем причудливо соединялись утонченный эстет с неутомимым дельцом, проницательный ум с пылким воображением, одерживающим верх над рассудком. Как и Мизиа, он тянулся к новаторам, как и она, почти безошибочно распознавал талант в еще не признанных поэтах и художниках. Издатель популярного в то время «Ревю Бланш», он дал жене возможность осуществить то, к чему, по свидетельству беспристрастных современников, она была склонна по натуре: устанавливать законы, помогать тем, кого признавала, и отвергать тех, кого находила «скучными». С Таде она познала власть, научилась пользоваться ею ловко и искусно. Окруженная влюбленными, преданными друзьями, которых придирчиво выбирала, Мизиа стала в центре того, что Пруст называл «кланом» или «кружком избранных».

А быть в центре и играть главную роль Мизии необходимо как воздух. Это ее почти физическая потребность. Она играет, принимая позы то мадам Рекамье[17] у себя в салоне, то романтической мечтательницы в своем экипаже. Играет, даже оставшись наедине с собой, придавая себе вид мученицы, когда все в жизни ей улыбалось.

Жизнь для Мизии — захватывающее приключение. Таким «увлекательным приключением» называет она и экспедиции в санитарных машинах на фронт, в которых она играла главную, не лишенную героизма роль в начале Первой мировой войны. Таким приключением была для нее и февральская революция в России. Поль Моран в апреле 1917 года пишет в дневнике о том, что она представлялась Мизии «грандиозным балетом», в результате которого ее друзьям — а следовательно, и ей — Баксту, Бенуа, князю Владимиру Аргутинскому-Долгорукову[18] — будут отведены первые роли.

Благодаря браку с газетным магнатом миллионером Альфредом Эдвардсом Мизиа начинает играть на сцене общественной жизни гораздо более важную роль, чем когда была женой Натансона.

Теперь у Мизии было все, что только она могла пожелать: деньги без счета, драгоценности, шиншилла и соболя, роскошная яхта, собственная ложа в Опера. Ее салон посещали политические деятели, владельцы влиятельных газет и журналов, такие знаменитости, как Карузо и Режан[19].

С Эдвардсом, деспотичным, жестоким, вульгарным, у Мизии не было ничего общего. Он не привлекал ее ни как человек, ни как мужчина. Со свойственной ей склонностью к эпатажу она любила говорить, что, занимаясь с ним любовью, мысленно составляла меню к завтрашнему обеду. В истории с Эдвардсом она отличалась от актрисы Женевьев Лантельм, к которой он ушел от нее и о которой она пишет с таким презрением, разве лишь тем, что та была цинична, не ханжила и не скрывала, что продает себя.

Неловко читать, когда Мизиа уверяет, что была «слишком привязана к Эдвардсу, чтобы выйти замуж за другого, пока он был жив». Весь Париж знал о ее связи с художником Хосе-Мариа Сертом[20] — единственным мужчиной, кого она действительно любила, — связи, которую они не скрывали и которая к моменту смерти Эдвардса в 1914 году длилась целых шесть лет.

Дело заключалось, конечно, в значительной ренте, выплачиваемой ей Эдвардсом после того, как тот женился на Лантельм, и которую они с ее будущим третьим мужем, Сертом, в ту пору еще только начинающим свое восхождение к известности, боялись потерять.

Деньги много значили для Мизии. И не только потому, что давали возможность жить в роскоши и путешествовать с расточительным Сертом, но и потому, что позволял ей щедро помогать людям, которых ценила и любила за их талант, и прежде всего Сергею Дягилеву.

В биографии Мизии 1910-е и первая половина 20-х годов были звездным временем. Жизнь ее полна до краев — любимый человек, деньги Эдвардса, дружба с Дягилевым.

У нее с Дягилевым было много общего: ровесники, оба родились в России, оба страстно любили музыку, у обоих было тонкое художественное чутье, инстинктивное стремление к новому в искусстве. Мизию, как и Дягилева, отличали презрение к условностям, надменность и равнодушие к тем, кто их не интересовал, пылкость чувств и щедрость по отношению к людям, которых они любили, безудержность в симпатиях и антипатиях. Им обоим были свойственны непостоянство и крайности, склонность к интригам и властолюбие. Дягилева привлекали в Мизии живость, легкая, чисто французская фривольность, остроумие. Но главное: подозрительный по натуре, Дягилев верил в искреннее и бескорыстное отношение к нему и безусловно доверял ее музыкальному вкусу.