Таймер - Фёдор Михайлович Шилов

Приняв пост, я примерил чужую, ещё не остывшую форму. Словно пообнимался с предшественником. Его тепло доживало последние мгновения в рукавах и штанинах, смешивалось с моим и как-то странно роднило с человеком, с которым я даже не успел познакомиться. Конечно, и тепло и ощущение развеялись моментально, одежда пропиталась моим запахом, я привык к ней, но после — по истечении 28 дней — отдал. Мой последователь вряд ли был столь же сентиментален, как я. Он натянул брюки, швырнул рубашку и жилетку на спинку кровати и завалился спать.

В общем, наше обиталище это мир, как мир — ничего особенного. Носи часы, отсчитывай 28 дней, переходи из сектора в сектор. Если собьёшься, дежурные по этажу всё равно в строго отведённое время отправят тебя в новую комнату, к новым соседям, новым ощущениям, новым профессиям… А если собьются дежурные, они понадеются на наши часы, заглянут в сектор, спросят:

— Есть те, чьи 28 дней истекли?

Мы следим за временем и честно покидаем сектор.

Казалось бы: при такой частой смене работников должна была возникнуть невероятная сумятица, но нет — система работает без сбоев. Ну или почти без сбоев.

* * *

Понятия не имею, кто произвёл меня на свет. Не погрешу перед истиной, если скажу, что никто и никогда не сможет описать мне мать — про отца и вовсе заикаться не стоит! — рассказать, была ли она ласкова со мной в те 28 дней, что дано провести родительнице с чадом, осталась ли она жива или моё появление на свет отняло у неё последние силы.

Смерть при родоразрешении не редкость здесь. Женщина может извергнуть плод или задушить в родовом канале, может изорвать в муках промежность, изойдя кровью, или погибнуть в горячке, предоставив младенцу самому прокладывать себе дорогу за пределы материнской утробы. Всё это пройдёт незамеченным для равнодушных жителей секторов, привыкших нелицеприятное выносить напоказ, а вот способность к участию и взаимовыручке — прятать.

В моей памяти не угаснет картина: молодая женщина (она родила ещё до того, как меня заселили в сектор), пышущая здоровьем и необъятным инстинктивным желанием передать всё самое лучшее новорождённой крохе. Как она была величественна и статна, как могущественно вздымалась и розовела её грудь с большими коричневыми ореолами, и как безмятежно кормился младенец, находясь в заботливых материнских руках: воистину — воплощённое явление плодородия и всей красоты мира. Я тогда был совсем мал и не формулировал эту истину, как теперь, но осознавал её всем сердцем именно так.

Румяная, кровь с молоком, дородная крепкая женщина качала на руках беззащитного розовощёкого сына и, казалось, не замечала ни собственной наготы (одежда нам полагалась только в рабочей зоне), ни суеты окружающих, их замечаний, шумной возни, заигрываний друг с другом или беспорядочных половых сношений, осуществлявшихся на глазах присутствующих и столь привычных для Таймера. Вероятно, в одном из таких прилюдных соитий и был зачат ребёнок, но сейчас для неё не существовало ни прошлого, ни будущего, а настоящее уменьшилось до размеров малюсенькой точки во Вселенной, которую она, целуя за ухом, ласково называла Мой Малыш. В этом нежном шёпоте было гораздо больше интимности, чем во всех виденных мною оргиях.

Молоко сочилось, струилось по груди и животу белёсой живительной струёй и, казалось, могло напоить не только родного сына, но и всех желающих родиться заново.

Я к этому времени провёл с новыми соседями 5 дней, а в самом Таймере не более 7 циклов, я был слишком мал, чтобы постичь разыгравшуюся на моих глазах трагедию в полной мере.

Как она рыдала, как молила, как тянула руки к любимому малышу, когда пришло время отправлять его к нянькам и кормилицам. Для новорождённых существовала другая система — их забирали от матерей ровно через 28 дней после рождения, даже если время пребывания матери в секторе ещё не истекло.

Я забился под кровать и заткнул руками уши, лишь бы только не слышать криков несчастной, её отчаянной мольбы и униженных просьб. Подросток-дежурный без лишних слов отобрал у стенающей матери ребёнка, беззлобно ударил по протянутым рукам и вышел прочь.

Ни до, ни после я не видел, чтобы женщины в Таймере так убивались по своим детям. Здесь, признаться, это не слишком-то принято. 28 дней — вот единственный срок. Вот единственный закон. Хорош он или плох, суров ли, справедлив ли, правомерен — никому не было дела.

Едва за подростком-дежурным закрылась дверь, с лица лишившейся любимого чада женщины исчез прежний румянец, а дородная фигура истончилась, стала прозрачной и хрупкой. Она рухнула, истекая слезами и молоком, но в считаные секунды усохла, превращаясь из статной великой женщины в немощную старуху с ввалившимися щеками и потухшим взглядом. По ночам она стонала, по первости, кажется, ещё просыпалась в полубреду, намереваясь накормить сына, но спустя несколько дней перестала вставать даже для того, чтобы справить естественную нужду, распространяя по сектору запахи почерневшего молока, мочи, немытого тела, свалявшихся в колтуны волос. Вся эта смесь не добавляла соседям ни сострадания, ни доброжелательности. Редко люди проходили мимо её постели, не выругавшись, не плюнув в её сторону, не процедив сквозь зубы:

— Когда же ты сдохнешь, скотина?!

Вскоре она умерла. Ночью.

Уже какой-то другой дежурный вывез тело на каталке в холл Таймера к лифту. Выходить туда полагалось только по истечении 28-дневного срока, но я, завязав простыню узлом на плече, сопровождал брошенное на ярко-рыжую клеёнку иссохшееся тело и, наверное, зашёл бы в лифт, если бы дежурный не велел мне:

— Эй, малóй, вернись в сектор!

Кажется только меня потрясло случившееся. Остальные безмятежно спали.

Я подошёл к пустой кровати и долго-долго разглядывал следы на простыне, словно они снова могли превратиться из абстрактных пятен в идиллическую, полную жизни, картину. Меня не смущали смрад и неопрятный вид этой постели. Глаза застилали слёзы.

Дверь распахнулась. Как правило после смерти одного из жителей сектора, очередной постоялец заселялся не сразу, но сегодня новый сосед появился в считаные минуты.

— Где здесь пустая кровать? — громогласно спросил он, отодвинул меня, скривившись, прохрипел: — Ну и вонь! — и рухнул двухметровым обнажённым телом в грязное бельё. Захрапел он мгновенно. Вероятно, предыдущий сектор подкидывал ему работку не из лёгких…

Я уяснил тогда, что бывают сроки и меньше 28 дней. Молодая цветущая женщина с младенцем — иссохшаяся старуха — восковой труп… Три жизни на одной постели за такое короткое время…

А бывают ли сроки больше? Я прогнал эту мысль из детской головы. А сегодня, прежде