Коварный камень изумруд - Владимир Дегтярев

— Ради бога, поручик! Мне бы пару часов побыть на русской печи. Простыл я! Ведь не доеду в Петербург!

Зря он заговорил в присутственном месте. Человек десять деревенских, да тот же казачий конвой его голос услышали! Чего совсем не допускалось! Подлец! Ах, какой же подлец!

Поручик Егоров тогда даже не обернулся на голос из возка, а только скомандовал конвою:

— Трогай, бодлива мать!

Так в ночь и выехали.

* * *

Староста села Успенье не первый раз встречал особые прогоны и обязан был гнать за конвоем подводу с пропитанием для людей и скотин. Вот, наконец, поутру догнал. Восходящего солнца не виднелось, но свет имелся. Странный свет, будто потусторонний.

Староста остановил сани возле крытого возка, вылез на снег и, высоко поднимая ноги в унтах, подобрался через намёт к лошади поручика:

— Говорил же, ваше благородие, ночевать надо! Теперь сам поймёшь, что натворил! Гляди вниз, потом гляди влево, чтобы помнил, если доживёшь!

Поручик Егоров крепче сжал плётку, думал оплести старосту по роже за такие слова. Но вниз глянул. Чего там внизу под ногами старосты? Тот несколько раз нарочно переступил ногами.

Снег под ногами старосты скрипел и тут же осыпался в след, когда нога старосты поднималась из следа. Поручик глянул влево. Недавно там виднелся лес. Да и не лес вовсе, а чёрная тайга, а теперь ничего не виднелось. Серая пелена безмятежно плыла между небом и землёй. И наплывала на отряд.

— Сообразил, ваше благородие? Сообразил, как помирать будешь? — почти в самое ухо поручику проорал староста, сузив до щёлок злобные глаза. — «Заломай» идёт. Дикая пурга! Лезь мигом в свою кибитку!

Поручик Егоров вдруг почуял, что у него болью заломило голову, и от желудка к сердцу тронулась тошнота. Он покачнулся в седле, хотел ругаться, командовать, но только шевелил губами. Конвойные казаки, злобно поминая и чёрта, и Бога, скоро перепрягли лошадей. Это поручик уже видел сквозь пелену в глазах или через пелену в воздухе. Да где стелется эта пелена, уже не понять, так сильно кружило голову. Своих киргизских коней казаки завели в оглобли кожаного возка, выпряженных же из возка, сильно усталых русских коней, турнули вперёд нагайками. Из надвигающейся серой пелены донёсся шуршащий шум. Староста, сбросив падерицы, пытался голыми руками расшпилить кожаные вязки сбоку тайного возка, где, он думал, в возок есть вход. Над головами шумело всё сильнее. Мелкий сухой снег, будто песок, начал посыпать всё окрест.

Староста ругнулся чёрным словом, вынул из ножен охотничий нож и срезал две вязки по самому низу. Кое-как задрал задубелую чёрную шкуру и проорал поручику:

— Лезь махом внутрь! Лезь, балда стоеросовая!

Поручик Егоров просунулся головой под шкуру и тут же отдёрнулся назад. В нос ему шибануло таким паскудным запахом человеческих отходов, что он закашлялся в позыве сблевнуть. И тут же заработал от старосты по спине кулаком. Вокруг возка уже крутило снег, снег скрипел и визжал. Поручик снова подсунулся под шкуру возка. Две горячие руки государственного преступника ухватили поручика за воротник полушубка, сзади за ноги толкал староста. Но не дотолкал. Отскочил к своим лошадям, а возок тронулся, и поручик стал загребать ногами по снегу. Тот бородатый преступник, что сидел в возке, напрягся руками, потянул поручика внутрь, просипел из последней силы:

— Господи благослови!

И поручик Егоров очутился весь в вонючей тьме. Возок подпрыгивал, накренялся, вилял, но нёсся быстро. Кожаная пола понизу, куда просунулся поручик, трепалась, открываясь на свет, но света уже не виднелось. Нечто мутное и тёмное заполонило и наружный мир, а потом и голову поручика Егорова. Он успел повернуться лицом вверх и повалился без памяти на трясущийся пол возка.

* * *

Поручик очнулся от того, что возок стоял, а в рот ему вливалась горькая струйка водки. Егоров оттолкнул руку со стеклянным штофом, закашлялся, утёрся и хотел привстать. Голову уже не ломило, но тело не слушалось. Некая злая сила обмягчила руки и ноги, спина не гнулась. Послышался шум, о крышу возка ударилась как бы лесина, потом другая. Голос старосты проорал близко:

— Руби ещё две, потом хватит!

Рядом с поручиком другой голос, голос государственного преступника молвил:

— Грамотно делают. Валят на возок ели, прячут нас под сугроб. Ежели таковой сугроб да при таком ветре образуется, то, слава Господу, может, и живы будем!

Егоров завозился на полу, у него получилось сесть, поджать ноги. Он вытянул вперёд руку и натолкнулся на бараний мех. Тотчас его руку встретила другая, влажная рука, подносившая к нему штоф с водкой:

— Обморочность у вас, господин поручик, явилась оттого, полагаю, что в момент бурана, там, где он движется, атмосфера воздуха как бы разжижается. А в теле вашем кровь получает больше свободы, поелику на тело меньше давит внешняя атмосфера. Та кровь с силой ударяет в мозг, и мозг такому обороту крови не радуется. И спасает себя обмороком.

— А вы?.. А вы — почему не в обмороке? — спросил Егоров, пытаясь вытянуть ноги. Ноги его всё время упирались то в ноги преступника, то в лавку, на которой тот сидел.

— Рядом со мной есть место. Садитесь рядом, — предложил преступник, поймав поручика за руку. — Будет полегче.

Егоров в два приёма переполз на лавку, умостился возле невидимого во тьме человека, одетого в бараний тулуп. Тулуп тоже пах скверно, но возле него легче дышалось.

— А потому я не чую атмосферных колебаний, что родился в Сибири. Кто здесь родился, у того организм привычен к буйству погоды и атмосферы.

Возле возка зашуршало, потом в толстую кожу постучали вроде кулаком.

— Эй! Живые есть?

— Все живы, — отозвался преступник, — ты там как, староста? Как люди?

— Устроились люди. И лошади ничего, стоят. Только ямщик ваш куда-то сбежал… Ничего, по весне найдут, кости всегда целыми находят… Сейчас, вот… тут…

Под полог возка просунулось что-то большое, в виде свёртка из полотна.

— Там кус копчёного медвежьего окорока, да каравай хлеба, да солёная черемша. Нож у поручика есть?

— Есть, — помедлив, ответил поручик Егоров.

— Пить станет охота, так добывайте себе снег. Его много. До лета хватит, — хмыкнул староста и полог упал.

А окрест шумело неумолчно, с упрямством бездушной сущности. Поверху, над верхушками деревьев, иногда выло.

— Сидеть здесь придётся, может дня три, — сказал государственный преступник. — Давайте устроим перекус…

— Мне надо бы наружу, — с большим напрягом в голосе сказал поручик.

— Нельзя наружу, — посочувствовал ему сосед по тьме, — заметёт мигом. Вон там, в полу, есть крышка дыры, куда в любое время можно оправиться. Давайте, не стесняйтесь. Открывайте дыру. Здесь, во тьме, стыда нет. Во тьме всегда стыда нет…