Италия. Архитектурные загадки - Михаил Юрьевич Жебрак

четырьмя-пятью способами. Фраза позаимствована у Стендаля, а он, как известно, любил Италию любовью болезненной – задыхался, падал в обморок и терял способность здраво размышлять от обилия красот. Глаз, утомленный мраморными завитками, чередой картин, многослойной вышивкой, старался ухватить что-то одно, самое необычное. Старинный горшок с краником – малахитовый с пеной сталактит ниже вмятины, неожиданной формы горлышко, голова горгоны на боку – висел на цепи над медным рукомойником. На бронзовом хоботочке блестела капля. Значит, умельцы просверлили звенья цепи, кронштейн и превратили горшок в умывальник. Руки запоминали свое: холодные входные порталы; на стенах объемный шелк, с выстриженными гербами; шероховатость наборных столов – сдвинуть военную карту – не карта, а изрешеченная иглами флажков мишень. Щелчок – и с кованых светочей рушится многолетний слой пыли, струится на седые вытертые ковры, словно присыпанные пеплом лучин и каминов.

Но молчать неловко… Камины? Да, из разных мест, а вот этот по рисунку дедушки. Панели? Из церквей… Нет, нет, маленьких давно закрытых церквей! Ванна? Работает, ее резали по собственному проекту дедушки. Почему посередине дома и вровень с полом? Он жил один и сделал ванную комнату рядом со своей спальней.

Мозг же хватался за прозаическое. Дверные полотна заполнены круглыми стеклянными шайбами в металлической оплетке, в центре рисунок красками на стекле потоньше. Сколько же весят такие двери? Ворох одежды, эти орнаменты на крепдешине вышли из моды в восьмидесятые[4], на огромной резной кровати. На стене двухъярусный иконостас – настоящий иконостас с большой мадонной в окружении святых. Ниже, по бокам резного изголовья, еще один ряд святых и ближе всего к кровати – утыканный стрелами Себастьян. А на изголовье? Толпа, какие-то всадники с копьями по центру… Взятие города? Нет. Правее виден крест, придавленная крестом фигура. Как можно спать на такой кровати? Хотя, если хозяин жил один…

Как вообще можно спать, есть, читать газеты в музее? Каково это: опускаясь на стул, помнящий Леонардо, зацепиться ногой за ковер разорившегося соседа-графа и пролить вино на мраморные виды Ломбардии? Выбросить кресло времен Рисорджименто[5], так как подвернулось ренессансное. И постоянно видеть перед собой распятия. Может быть, хозяин превращал свое жилище не в кладовую муз, а в монастырь? И для него древность произведения становилась гарантией подлинного религиозного переживания?

Книги громоздились стопками по бокам кресел, освобождая место на мраморных столешницах для бумажного хлама и россыпей карандашей. Смешно, если Сакко и Ванцетти[6]. Затененные антиквариатом обмотанные вкруг канделябров удлинители выдавали свой тертый пластик за слоновую кость. Змейки-зарядки свешивали слепые головки, прикушенные крышками шкатулок.

– Леонардо, – буднично произнесла хозяйка, покидая комнату.

Обнаженная молодая женщина с поднятой рукой на фоне гор. Лицо прописано мягко и гладко, сбоку, от окна смотри – ни единого мельчайшего следа кисти не видно. Манерные руки и чуть увеличенные мужиковатые черты лица. Пушистые, словно взбитые, кудри висят над плечами, и за ними голубеющая даль. И сияние. Такое сияние особенно получалось у венецианцев в XV–XVI веках. Недаром все их дамы изображены златовласыми… Дивин запустил руку за раму, добрался пальцем до шершавой изнанки – холст. Возможно, это сто первая работа учеников мастера, но сам Леонардо на холсте не писал…

Рай выглядел так: круглый остров, отделенный невысоким золотым парапетом от плеска нежных кобальтовых волн. Ноги Евы мягче свежей травы, стройнее тонких стволов, светлее золотистых колонн. Над источником вздымается паутина беседки, выведенная кистями в три волоска. Шпили в шишечках – стрелки не оставляют сомнений – время готики: тройные арочки, аркбутаны и нервюры на нужных метах. Ева уточняет обнаженным изгибом – поздней готики. А мускулистый Адам вольным разворотом ставит точку – переход к Ренессансу. Ева соткана из воздуха сада, из обтекающего эфира. Ева самая живая на рисунке – она цвета выбеленного пергамента, на котором и нарисован рай. Адам смуглее – успел загореть в Эдеме, пока ждал подругу. Искуситель кажется отражением Евы, тот же нос и пробор в пушистых волосах, два яблока справа и слева, только зеркало поясное – ниже пупка амальгама завернулась вкруг дерева, расплескалась драконьими лапками, как витая зеркала ручка. Изысканный тончайший рисунок и всего три краски. Синяя мантия Бога Отца в купе с зеленью листвы порождают волны и траву. Сияют единым пигментом волосы Евы, нимб Бога, сени, ворота, яблоки. И только архангел горит киноварью.

– Петр… Петр. Петр! – вывел Дивина из забытья голос хозяйки.

Грабарь вспоминал первые дни выставки русского искусства в США в 1924 году. Ньюйоркцы оказались излишне чопорны. Их смущали деревянные обнаженные Конёнкова. Ожидая известного американского коллекционера, скупавшего русское искусство, нарочно поставили в середине зала голову Христа. Но собиратель заметил по углам голых и сбежал. Дивина, наоборот, завлекали страницей с четырьмя обнаженными Евами. Рисунок неброский, фигурки маленькие, но подойдешь – не оторвешься. Был ли палаццо раем для любителя древностей или соблазном, искушением богатством и сноровкой старых мастеров?

Пюпитр с книгой стоял в двусветном зале. Дивин ощущал себя участником Великого посольства. Он по привычке распутывать культурные коды потянул клубочек ассоциаций. Почему возникла именно Петровская эпоха? Диковатый московит в европейском дворце? Нет. При всей самоиронии Дивин настолько хозяевам себя не противопоставлял, скатерть от салфетки отличал и от третьего бокала в незнакомом доме отказывался. Ну, от четвертого точно! Скорее внешние приметы: потертые панели темного дерева, мебель на толстых ножках и пол… Конечно, главное – пол, выложенный черным и светло-розовым мрамором. Как на картине «Петр I допрашивает царевича Алексея». Только здесь в узоре большие и маленькие плитки, а у Ге шло жесткое чередование черных и белых квадратов – герои помещены на шахматное поле.

Следовало сменить мизансцену допроса.

– Где нам удобно будет поговорить? – хозяйка показала на кресла у стола, и Дивин выбрал венецианское с твердой подушкой. Опустилась напротив. Черное платье сливается с кованым высоким стулом, матовые шары подлокотников соответствуют огромным бусинам на груди. Может быть, это любимое кресло. Или он угадал – вели его в этот зал, и рай был приготовлен для него.

– Эта комната выше остальных помещений палаццо.

– Она построена по желанию дедушки на месте внутреннего двора.

Музей Багатти Вальсекки.

Дедушка тут, дедушка там. Дивин уже разобрался, что в семье так называли Витторио Спада, деда мужа Изиль Спада. Как же это звучит по-итальянски – nonno[7] или vecchio[8]? Должно быть, nonno, vecchio бывают мосты и