Шерлок Холмс в Америке - Ларри Миллетт

Ларри Миллетт

Совпадение, как однажды сказал мне Холмс, лишь дань, которую разум должен время от времени платить судьбе. В случае с Холмсом эта дань выплачивалась с удивительной регулярностью, поскольку совпадения того или иного рода играли важную роль во многих его расследованиях. Одним из примеров могут служить удивительные обстоятельства поимки Пембертона, душителя из Ипсвича[1]. Хотя Холмс, как и многие другие, свято чтил торжество разума, он в конце концов допустил непредсказуемую власть совпадений, если не поверил в нее. Как он любил говорить, «молния всегда находит громоотвод». Разумеется, не было выше и заметнее громоотвода, чем Шерлок Холмс, по своей натуре привлекавший удары судьбы, которые могли со всей яркостью высветить деяния человеческие.

Именно такой удар – совпадение столь пугающее, что я бы не поверил, если бы сам не стал его очевидцем, – привел в движение одно из самых любопытных дел, которыми когда-либо занимался Холмс. Расследование, известное как дело холандбергского рунического камня, продолжает вызывать жаркие споры по обе стороны Атлантики, о чем свидетельствует последняя, горячо обсуждавшаяся статья в «Харперс уикли». Дело оказалось в высшей степени необычным, поскольку в нем переплелись две отдельные, но связанные между собой загадки: историческая и человеческая – написанная кровью и предательством.

То, что Холмс разгадал обе загадки, не оставляет сомнений. Но правда и то, что в итоге ему не удалось утолить жажду справедливости, а лишь удовлетворение этой жажды по-настоящему доставляло ему удовольствие. Неудивительно, что дело рунического камня продолжало беспокоить Холмса, и он размышлял над ним в мрачные периоды бездействия, которые терзали его благородную душу. Я и сам частенько вспоминал о последних днях расследования и того неправдоподобного кошмара, которым оно завершилось среди унылых и мрачных равнин долины Ред-Ривер. Теперь я понимаю, что нам повезло остаться в живых после встречи лицом к лицу с редким и опасным злодеянием.

Началом дела рунического камня можно считать утро 15 марта 1899 года, когда мы, как обычно по будним дням, торчали в нашей квартире на Бейкер-стрит, 221b. Холмс начал день в привычном раздраженном состоянии, которое непременно возникало в результате длительного безделья. Холмсу, как одаренному, но капризному ребенку, требовалась постоянная подпитка, в противном случае его разум обрушивался на самое себя в крайне пренеприятной манере. К несчастью, после дела о шантаже Милвертона в начале года Холмсу не подвернулось ни единого расследования, достойного его талантов, и когда зима уступила место весне, он все чаще и чаще выходил из себя.

В то конкретное утро Холмс сидел за столом, а вокруг него в беспорядке громоздилась обычная коллекция газет, где Холмс искал крупицу информации, пусть даже самую пустяковую, которая могла бы привести к золотой жиле настоящей загадки. Перспективы не сулили ничего хорошего, и через несколько минут он завел старую песню, которую я слишком часто слышал в последние недели.

– Мой дорогой Уотсон, – начал он, – боюсь, нет никакой надежды. Я корабль без рулевого, который плывет по волнам пустого моря. Преступники Лондона, кажется, страдают коллективным отсутствием воображения, а я должен расплачиваться. Даже абсурдное дело об убийстве дипломата на железнодорожном вокзале Кингс-Кросс, которое показалось столь увлекательным репортерам «Таймс», ни к чему не привело. Решение заняло бы не больше часа моей жизни, если на то пошло.

– Не сомневаюсь, – пробормотал я в надежде, что Холмс не будет распространяться по этому поводу и спокойно вернется к своим газетам.

Однако великий сыщик был не в настроении страдать молча.

– Что до остального, то тут пустыня, Уотсон, пустыня без конца и без края, огромная и бесплодная, где нет ни капли надежды для детектива, мучимого жаждой интересных дел. Я даже хотел бы, чтобы покойный профессор Мориарти восстал из могилы или того темного угла загробного мира, который он может занимать, и выкинул что-нибудь этакое. По крайней мере, у Мориарти было воображение вкупе с талантом к преступлениям.

– Ну же, Холмс, не думаю, что вызывание духов вам поможет, – сказал я, отложив медицинскую статью, которую читал, и подойдя к окну, чтобы посмотреть на людную Бейкер-стрит, купавшуюся в солнечном свете. – Такой хороший денек – Господь свидетель, за зиму мы по ним соскучились. Возможно, вам стоит прогуляться. Физическая нагрузка пойдет вам на пользу.

Холмс покачал головой и снова уставился на заднюю полосу газеты:

– Мне нужна нагрузка для ума, а не для тела, Уотсон. Прогулка лишь… – Он резко замолчал, и по его нахмуренному лбу я понял, что какая-то заметка в «Таймс» привлекла его внимание.

– Что там, Холмс?

Сначала ответа не последовало, а потом мой друг поднял голову и сообщил:

– Рунический камень, Уотсон. В Миннесоте нашли рунический камень. Забавно!

Здесь стоит сказать, что изучение рун – особого письма древних скандинавов – в последнее время стало одним из хобби Холмса. Несколько месяцев назад он отправился навестить нашего приятеля Ломакса в Лондонскую библиотеку и вернулся с целой стопкой пыльных томов, причем некоторые были на скандинавских языках. Когда я спросил Холмса, почему он внезапно увлекся изучением древнегерманского письма, он ответил так: «Руны во многом загадка, Уотсон, и поскольку нет ничего более подходящего, то пока что я намерен посвятить им все свое внимание. Может, даже смогу внести ясность в пару вопросов, которые мучают ведущих специалистов этой области».

Однако позднее я узнал, что на самом деле Холмс заинтересовался рунами еще в период временного проживания в Скандинавии сразу после смертельной схватки с профессором Мориарти. Холмс редко рассказывал о том, чем занимался тогда, но я по разным незначительным намекам и беглым замечаниям пришел к заключению, что мой друг провел несколько месяцев в Швеции, где в университетах, понятное дело, весьма развито изучение рунического письма.

Хотя сам я мало знал о рунах, меня удивил рассказ Холмса о находке камня с руническими надписями в Миннесоте – месте, столь хорошо известном нам.

– Полагаю, это шутка, мистификация вроде гиганта из Кардиффа[2], – сказал я, когда Холмс протянул мне «Таймс». – Не могу представить, что викинги когда-либо добирались до мест, столь удаленных от их родины.

Холмс кивнул и добавил:

– Есть и еще одна неувязка: Миннесота находится в центре североамериканского континента, за тысячу миль от моря. Вы правы, Уотсон, это вполне может быть фальшивка, но, если верить «Таймс», подделка очень искусная, а значит, представляет определенный интерес. Вот, взгляните на статью.