Азъ есмь Софья. Сестра - Галина Гончарова

По комнате пронесся невидимый холодный ветерок. Мужчины и женщины переглянулись. В их среде такие клятвы давались крайне редко и означали, что в случае обмана мужчина готов стать обыкновенным человеком. Эгрегор не прощает тех, кто обманывает его именем, и отлучает от себя, словно перерезая пуповину. А без питательной силы маг – это всего лишь обычный человек, часто весьма преклонного возраста. И жизнь его длится весьма недолго.

Первым нарушил молчание смуглый мужчина, при взгляде на которого приходило только одно определение – «индийский йог». Характерные черты лица, смуглая кожа, белые одежды…

– Шон, ты собрал нас, чтобы обсудить проблему или предложить путь ее решения?

Мужчина усмехнулся. В уголках губ легла горькая складка.

– Я хочу предложить путь решения. Мы ограничены во времени, поэтому давайте решим так. Я изложу сейчас, чего я добиваюсь и как мы должны действовать, а потом прошу всех взять перерыв на месяц. Этого времени хватит, чтобы ознакомиться с моими выкладками, подумать, ну, и если все решатся – начать подготовку к осуществлению моего плана.

– Начать подготовку – до нашего решения?

– Да. Если понадобится, я сделаю все в одиночку. Хотя не знаю, чем мне придется за это заплатить.

Шон выглядел смертельно серьезным, и присутствующие тоже отбросили наносное. Склоки, ссоры, скандалы – разве это все так важно перед лицом вечности?

Некоторые представляют себе магов сборищем индивидуалистов, которые превыше всего ставят свои материальные блага. Что ж. На низшей ступени так и есть.

Но ни один человек, ставящий свои интересы впереди интересов мира, не перейдет на следующую ступень прямого контакта с эгрегором планеты и получения сил от мира. Просто сгорит, оставляя пустую полубезумную оболочку. Эти люди шагнуть сумели. И не просто шагнуть – удерживаться на этой ступени уже несколько десятков – а кое-кто даже сотен – лет. Поэтому хоть и ругался Совет Тринадцати, хоть и производили они своеобразное впечатление, но в критических ситуациях они собирались и действовали как единое целое. Более того – целое с планетой и ее ноосферой.

Шон обвел взглядом коллег и начал говорить.

– Я не зря сказал о критических или переломных точках…

Софья Романовна Ромашкина еще раз перечитала лежащую перед ней на столе желтоватую невзрачную бумажку. Виски заломило, и она перевела взгляд на окно. За громадным стеклом синело небо, мягко скользили по нему, словно натирая его до блеска, белые облачка, внизу виднелись верхушки деревьев. Совсем еще юных – вон ту липку она сама сажала, когда въезжали в новый офис.

Она не увидит, как это деревце станет взрослым.

Женщина потерла лоб, стараясь отогнать даже призрак головной боли, и опять бросила взгляд на бумажку.

Той было совсем не место на роскошном столе из цельного дубового массива. Своим неряшливым желтовато-затрапезным видом она нарушала гармонию этого места.

В кабинете Софьи Романовны всегда царила чистота, темные панели из натурального дуба, блеск стекла и металла, классика и модерн смешивались в причудливых сочетаниях…

Так-то.

Тебе еще даже пятидесяти пяти нет. А жизнь уже кончена.

Выписка из истории болезни мрачно подтверждала это, лежа поверх миллионного контракта на постройку офисного здания.

Софья взяла ее двумя пальцами и спровадила в мусорное ведро. К черту!

Не желает она больше ни думать, ни помнить!

Хотя как тут забудешь?

Самым мерзким недостатком начальницы, по мнению всех работающих на фирме, была ее идеальная память. Она в жизни не пользовалась ежедневниками, но, не глядя в календарь, могла озвучить свое расписание на месяц вперед. Это неизменно повергало в ужас секретарш и заставляло их сомневаться в своей компетентности.

Пискнул селектор.

– Да?

– Софья Романовна, к вам Яблочкин, из бухгалтерии.

– Пусть войдет.

Появившегося на пороге молодого человека Софья Романовна встретила насмешливой улыбкой и своим фирменным взглядом голодной пираньи в климаксе.

Мужчина лет тридцати пяти заерзал, занервничал, совершенно по-детски вытер вспотевшие ладони о двухтысячедолларовые штаны и покраснел, понимая, что начальнице все это видно.

Наконец Софье надоела пауза, и она кивнула провинившемуся подчиненному на кресло.

– Садись, Алексей Батькович. В ногах правды нет, попробуем нащупать выше…

Мужчина рухнул в кресло. Признаки были весьма плохими. Всех, кто работал в фирме, Гарпия – так подчиненные ласково называли начальницу – помнила и в лицо, и по имени-отчеству. И если начинала вот так играть словами…

– А теперь расскажи мне, почему вовремя не были проплачены деньги за отделочные работы в здании у Ерохина?

Спустя двадцать минут Софья подписала приказ об увольнении, поморщилась…

Развелось блатной шушеры! Конечно, Яблочкин-старший будет недоволен, но утрется. Она и так из милости взяла сопляка на стажировку, терпела опоздания, хотя самой себе их никогда не позволяла, но чтобы загулять, прийти с похмелья и перепутать все документы… ей такие работники не нужны.

В мусор!

Из мусора нагло выглядывала противная бумажка грязновато-желтовато-серого цвета. И диагноз там был весьма неутешительный.

Опухоль головного мозга с множественными метастазами.

Неоперабельная.

Три-четыре месяца, максимум полгода жизни.

Обидно…

Женщина приподнялась на локтях, окинула взглядом палату… да, несомненно, это была палата, только больничным заведениям присущ этот неприятный запах – смесь хлорки, крови и человеческих страданий.

Она лежала на кровати, застеленной достаточно чистым бельем, в окно било солнце… Софья поморщилась.

– Где я?

Голос был отвратительно слабым и неуверенным, но говорить жестче не получалось – мешала пересохшая гортань и запекшиеся губы.

– Вы очнулись?

С кровати рядом поднялась женщина.

– Подождите минуту, я позову медсестру…

Софья честно пролежала целых три минуты, показавшиеся ей вечностью, но дольше медсестричка ждать себя не заставила. Девочка лет двадцати напоила Софью из специальной поилки с носиком, сообщила, что врач ушел пообедать, и объяснила ситуацию.

Софья находилась в самой обычной бюджетной клинике. В травматологии.

Она ехала по делам, вероятно, потеряла сознание за рулем и удачно вписалась в столб.

Удачно?

Да, это слово здесь наиболее уместно.