Аннабель Николаевна - Ирина Калитина

бы чтение женских историй что-нибудь в мужчинах, подобных Гумберту…

– Вы так говорите, будто «Лолита» не вымысел. Оставим переживания, перед Вами блестяще написанный роман, – я считал, что дискуссия закончена.

– Признаюсь, мне довелось в детстве пережить сильную привязанность к постороннему взрослому мужчине, и его – ко мне. Именно, поэтому имею особое отношение, даже, к самому имени: «Лолита».

Я вздрогнул. Существует ещё один вариант произведения Набокова, и он не вымысел? В таком случае, это купе не место для подобных откровений. Не попроситься ли мне в другой отсек к мешочнику?

– Это личная история, и Вам, наверное, не хочется о ней вспоминать? – произнёс я, надеясь задержаться на своём месте.

– Не думаете ли Вы, что женщина, подобная мне, может делиться сексуальным опытом с соседом по купе?

– Нет, не думаю, – ответил я, хотя полагал, что, именно, это она и собирается делать, – но вы же сами сказали про «привязанность».

– Мужчины всё понимают по-своему.

– В таком случае, просветите, если чего-то не понял. Разрешите представиться – Виктор.

Женщина помолчала.

– Для Вас, поклонника романа, для этой поездки, и для моей истории может быть только два имени: Аннабель или Лолита. Авторы убили обеих, пусть я буду не погибшая Аннабель, потому что – не Лолита.

– Согласен, – ответил я и проверил, на всякий случай, работает ли диктофон.

Далее привожу копию записи, ничего не придумано мной.

«Родиться мне довелось в том же городе, что и господину Набокову, правда, не в дворянской семье.

– Сиротка, её папу взял Бог, – объясняла бабушка женщине, пока нас грозили раздавить в очереди за мясом или сыром, и торсы на уровне лица вдавливались в меня выпуклыми частями. Бабушка цепко держала мою руку, лишь бы не потерять, как кошелёк с деньгами или дорогостоящую собачку на поводке: объект, который не воспринимает произнесённые слова.

Межу моими пятью и её семидесяти пятью была огромная дистанция. Мне казалось, будто старушка жила так давно, что ничего уже не помнила и не понимала. Ситцевый голубой платочек с черным рисунком или пуховый серый, по сезону, прикрывали белые волосы, сдвигались на пергаментный лоб в пигментных пятнах. Большие бесцветные глаза в глубоких чёрных глазницах смотрели мимо людей, фокусируясь на точке, которая молодым, пока, не видна. Бабушка ещё здесь, но готовится уйти туда, куда отправилась безвозвратно большая частью её родственников: муж, два сына, дочь, зять. От прошедшей жизни оставались горечь и безмерная усталость.

Немощь – вот самое подходящее для неё слово.

Она не годилась для ухода за детьми. Меня определили в детский садик, но инфекции, типа кори или краснухи, принуждали коротать время дома под скорбные мысли старушки, произносимые вслух, подкреплённые устойчивым запахом валерьяновых капель. В горестной полудрёме она ожидала следующего страшного события.

Не слишком весёлая компания.

Неинтересно было и с мамой, строгой, неразговорчивой, озабоченной тем, как нам прокормиться, одеться и не замёрзнуть.

В коммунальной квартире холодно, на обшарпанной лестнице сыро, на дворе кошки, существа, беседы с которыми были увлекательны. Откормленные хозяйские имели имена, а бездомные получили мои прозвища. Среди домашних экземпляров выделялся красавец серого цвета, густоте шерсти которого позавидовала бы нестриженная овца. Он проходил по двору не торопясь, с достоинством. Такую «роскошь» никому не позволила бы обидеть хозяйка, одинокая женщина с пышными рыжими волосами, белыми у корней.

– Бааарсик, Баааарсик, иди скорее домой покушать, сыночек мой, – пронзительным голосом кричала она.

Я посмеивалась над «избалованным» Барсиком, не предполагая, какая серьёзная роль отведена ему в моей жизни.

Серый день в безмолвной квартире тянулся в ожидании возвращения с работы взрослых. Стена нашей комнатки прилегала к прихожей.

Каждый человек появлялся с собственной какофонией в застоявшейся тишине жилища. Если не сразу получалось попасть в замочную скважину нетвердой рукой, значит вернулась старушка-учительница, она шлёпала по коридору мелкими шашками на подагрических ножках, вслед за ней возникала её дочь, профессор истории, она рассеянно возилась с ключами, небрежно хлопала дверью, несла своё полное тело, царапая стены замком толстого портфеля. Позднее входила интересная, по мнению многих, женщина с гордым профилем, медленно брела, как будто не хотела идти, чиркала спичкой, закуривая. Вбегала мама с бутылкой молока и других продуктов.

Наконец, дверь распахивалась, сотрясая квартиру, гремели шаги, волновался пол, отзывались стены, громкий голос непонятно к кому обращался, может быть ко мне, и я вылетала из комнаты от дремлющей бабушки, от занятой мамы, от книжек-раскрасок и от игрушек, разбросанных по комнате, которые каждый день обещала аккуратно сложить.

Вернулся с работы сосед Варлам. Окружающие люди подсмеивались над нашей дружбой, а мы не рассказывали, как нам хорошо вдвоём. Когда я только начинала исследовать предметы, ступая неустойчивыми ногами по паркету, упиралась в тёмные брюки. Хозяин их наклонялся или садился на корточки, протягивал громадную ладонь, волосатую с тыльной стороны, и говорил весело:

– Здравствуй, Аннабель Николаевна.

Мне объяснили: нужно класть руку в его «лапу», говорить «здрасьте», что я и делала, проверяя, не осталась ли один на один с опасным человеком.

Мама учила:

– Дядя Варлам.

Труднопроизносимое имя для человека, у которого не выговариваются ни «р», ни «л». Пока тренировалась, слово «дядя» «выпало». Так он и остался для меня просто Варламом.

– Разве так друзья здороваются? – спрашивал Варлам, будто мы были ровесниками, – рукопожатие должно быть крепким.

Я быстро привыкла к нему. В нашем уважении друг к другу, мы были равны: маленькая девочка с «льняными» кудряшками и крупный человек с мохнатыми конечностями.

Друзьям не нужно придумывать темы для разговора. У меня шатался зуб, а у него один вырвали и было не больно, из окна комнаты я видела, как во дворе поссорились кошки: бандит Черныш нападал на Мурку, когда пойдём гулять, нужно их помирить, во взрослой маминой книге (анатомии) я нашла фотографию разрезанного человека, ему было больно, когда его резали, нельзя этого делать, никогда нельзя резать человека, мы с другом против этого!

Разговор начинался в кухне, пока сосед грел обед. Затем я шла рядом с ним по коридору, потому что новости ещё не закончились, или ехала на его плечах, нагибалась, а он приседал, когда входили в дверь. Его жена, Екатерина, та самая интересная дама с запоминающимся профилем, нехотя наливала в тарелки суп. Я, на колене её мужа, за обеденным столом соседей, продолжала делиться впечатлениями. Женщина не произносила ни слова, он спрашивал меня шёпотом, считаю ли её красивой. Я отвечала «да», чтобы не огорчать друга, наши представления о красоте не совпадали.

Мама стучала в дверь:

– Аннабель вам не мешает?

Получив подтверждение, что нет, продолжала, – девочка не ела целый