Королева Бланка - Владимир Москалев

И вот теперь, спустя семь лет, — третий поход. Та же Тулуза. Камень преткновения. Долина Роны в страхе. Все города спешат изъявить покорность. Неудивительно — дух южан упал: семнадцать лет уже идёт война, тысячи людей перебиты. До сопротивления ли королевской армии? Однако и та чувствовала себя не лучшим образом: болезни, дезертирство разрушили её. Авиньон, к удивлению, выказал сопротивление, но через три месяца был взят. Впереди Монпелье, Безье, Каркассон, Тулуза, но тут граф Тибо IV Шампанский[1] испортил всё дело. Истекли сорок дней вассального договора, и в конце июля, не дожидаясь капитуляции города, Тибо покинул короля. Вместе с ним, поддавшись на его увещевания, дезертировали со своими людьми герцог Бретонский Пьер Моклерк[2] и Гуго де Лузиньян, граф де Ла Марш. Едва они отбыли, как через некоторое время Людовик почувствовал недомогание. Глупая болезнь — бич походов — прицепилась, как назло. С каждым днём королю становилось всё хуже. До осады ли тут? И он отдаёт приказ отправляться домой, в Париж. На пути — сеньория Монпансье и город чуть ли не на границе с Бурбонами. Здесь король приказывает остановиться. Дизентерия, прогрессируя, окончательно валит его с ног. Доктора в бессилии разводят руками и опускают головы.

Король чувствовал, что умирает. Боже мой, за что? Ведь ему всего тридцать девять лет! Чем прогневил он Господа, что тот отпустил ему такой малый срок жизни, а главное — царствования! Всего три года! Где ты, Божья справедливость, где всесилие Твоё, о небесный Вседержитель! За что кару такую посылаешь Ты? Чем не угодил Тебе молодой король, помазанник Твой на царство, которое теперь Ты отнимаешь у него!..

И тут Людовик встрепенулся. Силы небесные! Ведь он не оставил завещания! Причина была: поход не выходил за пределы королевства. Но что же теперь, после него?.. Чью голову увенчает корона? Сына, разумеется, кого же ещё. Людовика, старшего из всех. Ему уже двенадцать, стало быть, в таком возрасте он и станет королём… А при нём? Бароны[3], которые не замедлят управлять мальчиком в своих интересах. И вот она — раздробленность, развал, и нет державы, которой отдал свою жизнь его отец. К тому же есть ещё претендент на престол — сын Филиппа Августа от Агнессы Меранской, граф Булонский Филипп Юрпель, прозванный Строптивым. Не за ним ли пойдут бароны?

Какой же выход?.. Бланка! Любимая жена. Ей доверить королевство, больше некому, а к ней приставить верных людей. Кого же? Первым — Гёрена. Он стар, ему уже за семьдесят, но он подскажет, научит, он умеет… Верный друг отца. Они начинали вместе, когда Филиппу было всего четырнадцать. Затем Бартелеми де Руа и Жан де Нель. Тоже старики, но до гроба верны короне. Кроме них друзья, в которых Людовик более или менее уверен: граф Булонский Филипп, графы де Монфор и де Сансер, Бурбон и де Куси, архиепископы Санса и Буржа, епископы Нуайона и Бове, семейство де Немур… Но прежде первые трое. Им надлежит услышать последнюю волю короля, им должен он сказать самое важное, пока ещё не поздно!

— Гёрен, Руа, де Нель! — позвал Людовик и поманил пальцем преданных друзей.

Они стояли рядом, им осталось только наклониться.

Его голос был уже слабым, но в наступившей тишине его могли ещё услышать другие, те, о ком он только что думал.

— Архиепископ… ближе, ближе, — попросил Людовик. — Читай, что тебе положено, перед отходом христианина в вечность, в царство небесное, и отпускай мне грехи мои, которых, видит Бог, не так уж и мало.

И устремил глаза ввысь. Грехи… Какие же? Супругу он горячо любил, об измене ей даже не помышлял. И она верила ему, зная тем не менее, об особенностях походной жизни. Замахнулся на английский престол? Да что там, был уже избран королём! Грех ли это? Как знать, Богу виднее. Должно быть, и спровадил Всевышний Безземельного в могилу, чтобы одумалась знать и усадила на трон своего короля, английского, мальчика ещё… Но вот грехи, которые не снять с души, — люди, безвинно загубленные в трёх походах. Сотни, тысячи! Безжалостно изрубленные, заколотые, сожжённые иноверцы — старики, матери, даже дети… Всё потому, что верили не так, как хотелось Риму, где восседает убийца из убийц — наместник Бога на земле Папа Римский. Может, болезнь эта и есть расплата за Безье, Лавор, за Марманд, где вырезали пять тысяч жителей во славу истинной веры, как учит тому Римская церковь? Хотя избиение в первых двух — дело рук Симона де Монфора.

Вечер неспешно окутывал землю. Чадили факелы в руках у слуг. За стенами замка слышалось конское ржание и гудел ноябрьский ветер, раздувая разбросанные по равнине костры королевского войска.

А Готье Корню уже бубнил над умирающим королём заупокойную молитву. Внезапно Людовик перебил его, широко раскрыв глаза, вытянув в сторону руку:

— Бланка! Пусть приведут мою жену! Немедленно пошлите за ней в Париж! Быть может, гонец ещё успеет. Отправляйся ты, Бурбон, мой близкий друг. Скорее же! Торопись, Аршамбо! Я должен проститься…

Сир де Бурбон торопливо вышел и через минуту умчался.

Король дослушал архиепископа, обвёл глазами присутствующих — всех, около двадцати человек — и сказал им то, что определило возведение на престол нового короля:

— Приказываю вам всем после моей смерти принести клятву верности моему сыну Людовику. Немедленно же коронуйте его!

Молчание в ответ, хотя именно этих слов и ждали от него.

— А в случае его неожиданной смерти? — захотел уточнить кто-то.

— Другого сына, Робера.

Потом снова поманил рукой тех троих, старых соратников Филиппа Августа:

— Позаботьтесь о моих детях. Не дайте в обиду. Они Капетинги, кровь от крови моей и моего отца.

Все трое склонили головы, а Людовик покосился: пишет ли клирик? Пишет, и это будет самый важный документ. Другого Людовик не продиктовал. Забыл или намеренно не упомянул о Бланке Кастильской, матери юного короля?.. Знал, что бразды правления возьмёт в руки она. Кто же ещё? Ведь она мать. Королева! А теперь — вдовствующая королева-мать. Она крепка, сильна духом, и Людовик верил ей. Она прошла большую жизненную школу при свёкре Филиппе и при своём супруге. Она сумеет, она знает, что делать, как не допустить мятежа, который неминуемо возникнет.

Архиепископ Санса, всецело преданный короне, обратил на пользу государству момент, когда короля слышали только трое. Подойдя к клирику, он спешно стал ему что-то диктовать. Те двое, что рядом с ним, переглянулись. Таких слов король не говорил! Архиепископ так посмотрел на них, что они, побледнев, молча потупили взоры и подписались там, где указал им Готье Корню, тот, кому они беспрекословно подчинялись.