Вне зоны доступа - Вита Витренко

— У тебя хорошие стихи, — ни капельки не сконфузившись, похвалила Рита. — Дай почитать.

— Бери, — безразлично кивнул тот, обмирая в душе и ругая себя за неосторожность.

Ухватив в клюв дорогую добычу, Рита упорхнула в свое гнездо, напрочь забыв о скрученном кране. «Может, это и к лучшему», — обреченно подумал ей вслед Илья.

Стихи были действительно хорошие — Рита не соврала. Коварный план созрел внезапно, был прост, как все гениальное, и сулил Рите стремительный взлет. Она ликовала…

Вообще-то Татьяна Ивановна редко читала женские журналы, но этот номер «Девы» очень хвалили ее сотрудницы. Когда Илья вернулся из института, злополучный журнал лежал раскрытым на кухонном столе. От нечего делать он стал лениво просматривать яркое издание, закусывая каждый разворот бутербродом. Рассказ на 112-й странице привлек его внимание странным названием, и Илья, отложив бутерброд, погрузился в чтение. Безликие буквы вдруг развернули перед ним до боли знакомую картину: Он — молодой наивный студент, Она — опытная соседка из квартиры напротив. Старый дребезжащий лифт, расстроенная гитара, даже этаж — седьмой, все совпадало до мельчайших деталей. Чем дальше читал Илья, тем сильнее билось его сердце. Он ясно увидел себя со стороны — глупого жалкого котенка, попавшегося в ловко расставленные ловушки потешавшейся над ним львицы. И вдруг строчки перед ним поплыли, ибо с нового абзаца на него нагло таращились самые сокровенные слова — его собственные стихи, подтверждение его слабости и козырь в руках расчетливой соперницы.

Рассказ оканчивался трагически: безнадежно влюбленный герой избавился от страданий, выпрыгнув с шестнадцатого этажа, и душа его серебристой чайкой улетела в Страну вечной любви… Илья не хотел видеть подписи, но глаза сами нашли незнакомую птичью фамилию и ставшее родным имя. В ярости отбросив журнал, он схватился за голову, выпил залпом полстакана водки из отцовского бара и прильнул к глазку.

Ждать пришлось не слишком долго. Прекрасная лицемерка Марго и омерзительно толстая собачка прошмыгнули в лифт, где их и настиг Илья. Только увидев его суженные от ненависти глаза, Рита догадалась, что Илья прочитал ее опус, и в первый раз ужаснулась своей выходке. До этого ей все казалось замечательным: и рожденный за одну ночь рассказ, и скупая похвала редактора «Девы»: «Динамично и ярко. Берем!», и звонки восхищенных знакомых, и солидный гонорар…

— Я тебя ненавижу! — процедил сквозь зубы Илья.

И добавил без всякой логики:

— Ты старая и уродливая! Из-за такой, как ты, никто не выпрыгнет из окна. Никто! Никогда! — теперь его голос срывался на крик.

Он где-то бродил до десяти вечера, заходил к полузабытым друзьям, пытался напиться, но водка не шла, потом проиграл все деньги в автоматах какого-то кафе. А Маргарита выглядывала его из окна и проклинала себя. В мозгу заевшей пластинкой крутилась фраза из далекого школьного прошлого: «Мы в ответе за тех, кого приручили». Наконец на дворовой скамейке она заметила знакомый силуэт и услышала развязный хриплый голос, обращенный к смазливой малолетке Люське:

— Эй, лапуль, поди сюда. У тебя клевые ножки. Посиди со мной.

И в этом полупьяном расхлябанном пацане, совсем непохожем на серьезного, собранного Илью, Рита вдруг увидела своего повзрослевшего Ваньку, которого вот так просто обидела чужая женщина на десять лет старше него. Что-то буркнув мужу, она по ступенькам слетела вниз и прямо в подъезде столкнулась с Ильей. «Прости меня, слышишь, прости», — сокрушенным полушепотом повторяла она. Но Илья не слушал и тащил ее в лифт, а затащив и нажав кнопку с цифрой «7», сделал то, о чем мечтал долгие месяцы: набросился на Риту и стал жадно целовать ее теплые мягкие губы, больно царапая их небритой щетиной, рвал на ее груди шелковый халат, впивался в холеную шею и рычал, словно дикий зверь. Рита испугалась не на шутку, но тут открылись спасительные двери, и она, как ошпаренная, выскочила из лифта.

— Я завтра уеду к маме. Мне нужно увидеть Ваню, — с порога сообщила она мужу.

— Но у тебя же была какая-то срочная работа, — удивился тот.

— Плевать на все, я завтра еду!..

Перед отъездом она написала Илье письмо. Хотела оставить всего несколько строчек, получилось — три листа сумбурного текста. О том, что он — замечательный парень, а она — дура, что у него впереди еще целая жизнь, а ей уже 30 и женщины стареют быстрее, что литературный талант на дороге не валяется — и ему нужно обязательно писать. Длинное странное послание, выведенное рукой, привыкшей нажимать кнопки на клавиатуре. Крик души, в котором умоляющее «Прости!» смешивалось с почти материнской нежностью, острой тоской по чему-то несбывшемуся и единственным на тот момент желанием — оградить этого мальчишку от чего-то плохого… Она подложила письмо прямо под его дверь, заклеив конверт скотчем и надписав жирным фломастером: «Илье, лично в руки».

Когда почти через месяц Рита вернулась домой, о недавних бурных страстях напоминал лишь старый измятый номер «Девы» с большим масляным пятном на обложке. Однако Рита все равно, как белка, шастала к глазку и прислушивалась к соседней двери. Больше недели Илья не появлялся. Маргарита уже начала вливаться в обыденный поток своей прежней жизни, где Ильи-то и не было никогда, когда как-то возле лифта столкнулась с похудевшей и осунувшейся Татьяной Ивановной в черном траурном платке. Пытаясь унять внезапную дрожь в голосе, забыв поздороваться, она выдохнула:

— Что с Ильей?

Татьяна Ивановна странно на нее посмотрела и глухо переспросила:

— С Ильей?

Рита почувствовала, как крупный тяжелый камень кто-то пытается протолкнуть ей в горло, в висках стучало монотонной дробью: «Не может быть, не может быть», и это длилось и длилось, заливая подмышки липким страхом. Но тут Татьяна Ивановна вдруг ожила, засуетилась и запричитала по-бабски:

— Девочка моя дорогая, вам плохо? С Ильей все в порядке, он переводится в Харьковский университет, будет теперь там учиться. Уже и комнату в общежитии получил, и подружка у него славная появилась, Танюшей зовут… А вот у меня горе — умерла тетя от инфаркта, очень хороший человек. Ей уже 72 стукнуло, но она еще неплохо выглядела, образованная такая, интеллигентная была. А Илюша даже на похороны не приедет — академразницу сдает…

Долго, очень долго Маргарита смотрела на коричневую, полосатую и исцарапанную, дверь лифта и глубоко дышала. Когда черная щель начала разъезжаться, она автоматически шагнула внутрь и, не слушая болтовни Татьяны Ивановны, всю дорогу до первого этажа мысленно повторяла: «Он забудет. Он обязательно забудет».

По иронии судьбы ее лечащий врач работал в роддоме. И каждый раз она чувствовала тупую боль, когда проходила мимо пузатых барышень в халатах, облепивших ленивыми мухами стулья у кабинета УЗИ. На их лицах читалась усталость, словно они тяготились своим положением, иногда тревога, но никогда — радость материнства. Это раздражало Тоню больше всего. «Да вы же должны прыгать от счастья, безумные, вы же должны целовать дверь этого кабинета, вы — избранные, а квасите недовольные рожи», — со злостью думала она, минуя цветастую вереницу будущих мам и направляясь к Варваре Сергеевне. Потом начиналось то, к чему она никак не могла привыкнуть: врач дарил ей очередную надежду в виде нового исследования, или супердейственных препаратов, или прекрасных результатов ее анализов, но проходил месяц — и ничего не менялось. Тоня была пуста. В ней не зарождалась жизнь. Клубочек клеток упрямо не хотел прикрепляться к ее нутру, не желал прорастать, чтобы явить чудо, плевал на все Тонины молитвы и хождения по лучшим специалистам, из которых Варвара Сергеевна считалась самым перспективным. И так длилось уже восемь лет!