Цивилизация в переходное время - Карл Густав Юнг

все психическое есть сознательное и только сознание, собственно, заслуживает называться «психикой». Они признавали, что сознательные психические содержания наделены ясностью в различной степени, что некоторые из них «ярче» или «темнее» других, но вот существование бессознательных содержаний отрицалось как противоречие в терминах.

2 Этот взгляд во многом обусловливался тем обстоятельством, что исследования в лабораториях проводились над исключительно «нормальными» испытуемыми; также сказывался характер самих опытов, которые затрагивали, насколько это возможно, наиболее элементарные психические процессы, тогда как исследование более сложных психических функций, по самой своей природе не поддающихся экспериментальным процедурам и точным измерениям, практически отсутствовало. Впрочем, важнейшим фактором, далеко превосходящим обе указанные причины по значимости, была разобщенность психологов, поскольку экспериментальная психология оставалась обособленной от психопатологии. Во Франции еще со времен Рибо[8] психологи внимательно отслеживали аномальные психические явления; один из виднейших местных психологов, Бине[9], даже предполагал, что патологическая психика частично преувеличивает отклонения от нормы, трудные для понимания, и, как бы выпячивая, делает их более явными и понятными. Другой французский психолог, Пьер Жане[10], работавший в клинике Сальпетриер, изучал, с большим интересом и с немалым успехом, развитие психопатологических процессов. Тут нужно отметить, что именно ненормальные психические процессы наиболее ярко и убедительно доказывают существование бессознательного. Потому-то медики, в первую очередь специалисты в области психических болезней, всемерно и стойко поддерживали гипотезу о наличии бессознательного. При этом, пусть во Франции общая психология значительно обогатилась благодаря достижениям психопатологии и усвоила постепенно представление о «бессознательных» процессах, в Германии уже общая психология обогатила психопатологию, снабдив последнюю рядом ценных экспериментальных методов, – но не переняла от психопатологии интерес к патологическим явлениям. Это соображение помогает уяснить, почему психопатологические исследования развивались в немецкой науке иначе, чем во Франции. В Германии психопатология превратилась – если не учитывать любознательность академических кругов – в заботу практикующего врача, который в силу своей профессии был попросту вынужден разбираться со сложными психическими явлениями в заболеваниях пациентов. Так возникла целая совокупность теоретических взглядов и практических приемов, ныне известная как «психоанализ». Понятие бессознательного получило широкое применение в психоаналитическом движении, сделалось куда популярнее, чем во французской научной школе, которую больше привлекали различные формы проявления бессознательных процессов, а не их причины или специфическое содержание. Пятнадцать лет назад я сам, независимо от фрейдистской школы и на основе собственных экспериментальных исследований, убедился в существовании и значимости бессознательных психических процессов, указал на способы, какими эти процессы могут быть предъявлены и изучены[11]. Позже, в сотрудничестве с рядом своих учеников, я обосновал значение бессознательных процессов у душевнобольных.

3 В результате такого – поначалу сугубо медицинского – развития понятие бессознательного приобрело окраску, как бы заимствованную у естественных наук. В школе Фрейда это понятие осталось чисто медицинским. Согласно взглядам этой школы, человек, будучи существом культурным, не в состоянии осуществить немалое число своих инстинктивных побуждений и желаний по той простой причине, что они несовместимы с законом и моралью. Следовательно, он, желая приспособиться к обществу, в котором живет, вынужден подавлять подобные желания. Предположение о том, что у человека имеются таковые желания, выглядит вполне правдоподобным, и каждый может убедиться в его истинности в любое время, если согласится проявить хоть немного честности. Но признание данного факта сводится, как правило, лишь к общему утверждению о наличии неких социально неодобряемых, недопустимых желаний. Зато из опыта известно, что восприятие принципиально меняется, когда речь заходит об индивидуальных случаях. Здесь, и это крайне примечательно, доказывают, что очень часто в результате подавления недопустимых желаний тонкая стенка между желанием и осознанием желания разрушается, а потому желание становится бессознательным. Оно забывается, его место занимает какое-то более или менее рациональное оправдание, если вообще возникает побуждение искать какую-либо мотивацию. Процесс, при котором недопустимое желание оказывается бессознательным, принято называть вытеснением, в отличие от собственно подавления, которое предполагает, что желание остается осознанным и осознанно отвергается. Несмотря на вытеснение и забвение, неприемлемое содержание – будь то собственно желания или болезненные воспоминания – продолжает существовать, а его невоспринимаемое наличие воздействует на сознательные психические процессы. Это воздействие принимает облик специфических нарушений сознательных, или нормальных, функций; мы называем такие нарушения нервными или психогенными нарушениями. Показательно, к слову, что данные нарушения затрагивают не только психику, что их результатами выступают и физиологические, соматические расстройства. В последнем случае, как подчеркивает Жане, расстраиваются отнюдь не основополагающие элементы функций, а лишь произвольные применения функций в различных совокупных условиях. Например, основной элемент функции питания – это акт глотания. Если бы пациент задыхался всякий раз при приеме твердой или жидкой пищи, перед нами было бы анатомическое или органическое расстройство. А вот если бы удушье являлось реакцией на определенную еду или конкретный прием пищи (либо случалось в присутствии определенных лиц или только при определенном настроении едока), то это было бы уже нервное, психогенное расстройство. Значит, психогенное расстройство воздействует на акт приема пищи лишь при определенных психологических, а не физических условиях.

4 Такие нарушения физиологических функций особенно часты при истерии. В другой, не менее многочисленной группе болезней – французские врачи говорят о психастении, – их место занимают сугубо психические расстройства. Последние способны принимать самые разнообразные формы, от навязчивых идей, состояний тревожности и угнетенности до перепадов настроения, фантазий наяву, патологических аффектов и т. д. В основе всех этих нарушений обнаруживаются вытесненные психические содержания, то есть те, которые стали бессознательными. Из указанных чисто эмпирических данных постепенно складывается представление о бессознательном как сумме всех неприемлемых и вытесненных желаний, включая болезненные и подавляемые воспоминания.

5 Далее, не составляет труда показать, что основную часть этих неприемлемых содержаний составляют те, что имеют отношение к феномену сексуальности. Половое влечение есть основополагающий инстинкт, который, как всем известно, наиболее плотно окутан пеленой умолчания – в силу чувства деликатности. В форме любви это влечение становится причиной самых бурных аффектов, самых необузданных желаний, самого глубокого отчаяния, самой сокровенной тоски – вообще всех самых болезненных переживаний. Сексуальность представляет собой важную физическую, наряду с широко разветвленной психической, функцию, от которой зависит все будущее человечества. Следовательно, она не уступает в значимости функции питания, пусть и принадлежит к влечениям иного рода. Но почему тогда пищевая функция, от поедания простого куска хлеба до роскошного пира, предъявляется и зримо предстает во всем своем многообразии (в худшем случае ее удовлетворение сдерживают ради преодоления кишечных колик или вследствие общей нехватки продовольствия), между тем как сексуальность подпадает под моральное табу и должна подчиняться изрядному количеству правовых норм и ограничений? В отличие от функции питания, она не считается