Корпорация Богги - Эстер Фриснер

Эдвина прикончила вторую порцию скотча и подумала, не хлопнуть ли третью. Как правило, она помногу не пила, но бывали случаи, которые склоняли ее к этому и заводили, так сказать, алкоголический моторчик.

— Пф-ф-ф, — высказалась Эдвина, сжимая в руке пустой стакан с толстым дном. — Кто в доме хозяин, а?

Ответ на этот вопрос ей был прекрасно известен, и в подтверждение этого она с грохотом водрузила стакан на полку шкафчика. Расправив плечи, Эдвина закрыла дверцу бара, вернулась к чайному шкафчику и заварила себе полный чайничек смеси женьшеня с имбирем. Из-за сегодняшних переживаний у нее разболелся живот, и эта боль требовала применения имбиря, но для того, чтобы покончить с причиной всех физических и нервных болячек, которые разом навалились на Эдвину, ей нужна была бодрящая энергия женьшеня.

«С причинами». Вот как надо было сказать. Вот-вот — во множественном числе.

Эдвина удобно устроилась на диване и, прихлебывая чай, устремила взгляд на семейную фотографию в рамочке, стоящую на маленьком столике рядом с диваном. Из всех попыток Эдвины окружить себя идеалами американской домашней гармонии только эта фотография и оправдала себя.

— Улыбаемся, — проговорила Эдвина, разглядывая лица троих людей на фото. — Мы все улыбались. Ну, я-то улыбалась от души, но как только мне удалось заставить улыбаться Пиц и Дов? Что я им наобещала? Пряников или кнута?

Эдвина поставила чашку на столик и, взяв фотографию, принялась рассматривать ее более внимательно. Снимок был сделан лет десять назад, а пожалуй, немного раньше, чем десять, то есть — задолго до того, как Пиц и Дов оперились и покинули семейное гнездышко в поисках собственного счастья.

— И моего, — буркнула Эдвина, имея в виду не только и не столько собственное счастье, сколько собственное состояние, в смысле — денежки.

Ее дети пережили обычный период подросткового бунтарства, в процессе которого во всю глотку орали о том, что их никто не понимает и что они покажут Эдвине, как надо делать дела, как только их выпустят из этого дома и они смогут жить так, как им хочется. Им не было нужно, чтобы мать поучала их или делала что-то за них. О Господи, да им никто на свете не был нужен, если на то пошло! Они мечтали только об одном: дожить до законного совершеннолетия, а потом — ищи-свищи! Уж тогда-то они оставят в мире свой след, и сделают они это так, что никому мало не покажется — широкоэкранно, полномасштабно, грандиозно, по-бродвейски!

И что же, что же произошло тогда, когда он наконец забрезжил, этот день долгожданной независимости?

Они приступили работе в семейном бизнесе. Дов возглавил офис в Майами, а Пиц взяла на себя оборону твердыни в Нью-Йорке. И дочь, и сын по-прежнему обращались к Эдвине, когда речь шла о принятии по-настоящему серьезных решений в управлении компанией «Э. Богги, Инк.». С тех самых пор, как Эдвина вынашивала детишек в своей просторной утробе, они так не зависели от нее с утра до ночи, как теперь. Она командовала: «Пли!», а дети спешили выполнить ее приказ буквально. Они безраздельно доверяли ее чутью в бизнесе, и до сих пор это доверие окупалось сторицей. Эдвина не могла бы и мечтать о более дисциплинированных заместителях руководителя корпорации, не говоря уже о более послушных детях — хотя бы в этом аспекте их совместной жизни. Все это было так мило, так основательно пропитано удушающим мускусным ароматом семейных традиций, солидарности и сотрудничества, будто семейство Эдвины принадлежало к Мафии.

— Ха! — произнесла Эдвина вслух. — Мафиозным семействам хотя бы хватает ума воевать с настоящими врагами.

Но как ни горько у нее сейчас было на душе, она все же не смогла удержаться от улыбки, глядя на свое лицо на семейной фотографии. Здесь она была гораздо больше похожа на ту, юную Эдвину Богги, багряные волосы которой еще не были тронуты сединой. Теперь пышная грива Эдвины стала ослепительно серебряной, а тогда, в ту пору, когда был сделан этот снимок, серебряные нити еще только начали мелькать посреди багрянца, и это было очаровательно и красиво.

— И тогда у тебя это было, подружка, и теперь есть, — сочувственно сказала себе Эдвина и перевела взгляд с фотографии, которую держала в руках, на три более крупных снимка, висевших на стене над камином. В середине висел самый большой снимок — отретушированный сепией образчик фотографического искусства рубежа веков. Мужчина с усами, как у моржа, одетый в явно неудобный костюм, стоял за спиной у сидевшей на стуле дамы с прической а-ля девица Гибсон.[3]На даме было кружевное платье с высоким воротником-стойкой, заколотом посередине маленькой брошкой с камеей. На коленях у нее лежал большой букет флердоранжа. Она не была красавицей — если судить по строгим стандартам красоты, но все же, несмотря на все треволнения дня свадьбы, эта молодая женщина излучала уверенность и самообладание, в которых даже было нечто... эротичное.

Между Эдвиной и этой женщиной с фотографии можно было заметить безошибочное сходство.

— Готова побиться об заклад, — пробормотала Эдвина, — что если бы тебе, а не ему пришлось пройти через остров Эллис... — тут она перевела взгляд на мужчину с моржеобразными усищами, — ... то ты ни за что не позволила бы офицеру-таможеннику переврать твою фамилию. Неужели так трудно было произнести по буквам: «Б-ё-г-е»? Нет, даже если бы таможенник ошибся, ты бы сразу заставила его переписать фамилию правильно и не стала бы слушать никаких его возражений! Но с другой стороны, я, наверное, должна быть благодарна дедушке за то, что он не стал, как говорится, гнать волну и браниться с таможенником, который неверно записал его фамилию, Фамилия Богги куда как больше годится для моего бизнеса с точки зрения рынка.

Эдвина любовно разглядывала старый снимок, реликвию, сохранившуюся со дня свадьбы ее предков. Свадьба, брак... Такие зыбкие, устаревшие понятия. И все же какие-то сопутствующие браку аксессуары до сих пор выглядели заманчиво — с чисто эстетической точки зрения — даже для такого продукта шестидесятых, как Эдвина, юность которой пришлась на расцвет сексуальной революции. Затем Эдвина перевела взгляд с большого фотоснимка на два фото поменьше. Эти две фотографии, как и первая, были в рамках, но первую обрамлял багет в виде золотых листьев, а вторая и третья довольствовались обычными, безыскусными рамочками. То, что фотографии были цветными, также не слишком выгодно отличало их от центрального снимка.

Сходство Эдвины с теми людьми, которые были изображены на этих фотографиях, было еще более разительным. Мужчина на фотографии слева явно послужил для Эдвины основным источником генного материала, который женщина с правого снимка основательно и похвально отредактировала. В итоге острые, неуемные черты отца были смягчены чертами матери, и их дочь получилась не столько ястребом, сколько овечкой. За что Эдвина была своим родителям очень признательна.