Пленница гарема - Джанет Уолч

Устроившись на подушки, которыми было выстлано дно каика, Хризостом хотел узнать, кто послал за ним, но всякий раз, когда он уже собирался заговорить, солдаты султана бросали на него свирепые взгляды, как бы приказывая молчать.

— Скоро все узнаете, — сказал один из янычар, покручивая длинные свисавшие усы. Гребцы работали не переставая, и священник скоро разглядел европейскую сторону Босфора и дворец в Бешикташе[9]. Каик едва достиг пристани, как янычары спрыгнули на берег и потащили священника за собой.

Во дворце отцу Хризостому захотелось задержаться и полюбоваться богатым убранством комнат, каждая из которых была красивее другой, но солдаты заставили его быстро пройти через позолоченные помещения. Наконец они достигли тяжелой расписанной двери, на страже у которой стоял чернокожий евнух.

— Мы привели его так быстро, как смогли, — шепнул старший из янычар.

Обрюзгший евнух поднял палец, давая понять, что они должны подождать. Сам он скрылся за дверью, но тут же снова появился и дал рукой знак иезуиту. Неужели здесь его схватят?

Отец Хризостом осторожно вошел. Острый запах сандалового дерева и фимиама насыщал воздух, перебивая зловоние, источаемое болезнью. Он огляделся и заметил шелковые гобелены, висевшие на стенах, потом прошел по узорчатым коврам к постели, где уже стоял врач-грек, который кивком подозвал его к себе. Взглянув на лицо женщины, лежавшей на постели, священник тут же заметил, что она бледна, словно призрак. Иезуиту показалось, что ей уже перевалило за сорок, однако, несмотря на этот немолодой возраст и неизлечимую болезнь, он заметил тонкие черты лица и щеки, напоминавшие маленькие иссохшие персики, и понял, что в свое время она была настоящей красавицей. Вряд ли его вызвали сюда из-за нее.

Пока он смотрел сквозь белую сетку, раздался приглушенный кашель, и только сейчас иезуит заметил в тени молодого бородатого мужчину. Священнику понадобилось лишь мгновение, чтобы догадаться, кто его вызвал сюда. Он попытался скрыть страх, закручивая пальцами шнурок ремня все туже и туже. Ему и раньше доводилось находиться рядом с могущественными людьми, но ни один из них не вселял такой благоговейный ужас, как этот человек.

— Вы здесь по моему повелению, — сказал султан, и священник поклонился, испытывая в равной мере и страх и уважение. И тут, будто священник имел право выбора, правитель прижал руку к сердцу и добавил: — Благодарю вас за то, что вы пришли. Я обещал матери, что она умрет согласно своему желанию. Пожалуйста, — прошептал он, кивнув в сторону постели, — приступайте к последнему ритуалу. — Сказав это, султан вышел из комнаты и дал остальным знак следовать за ним.

Отец Хризостом вздохнул от облегчения, снял накидку и осторожно положил ее на стул; только сейчас он заметил, что в углу притаился черный евнух. Священник с беспокойством посмотрел на него — женственное лицо, толстая шея, выдававшееся брюшко. Не сказав ни слова, он придвинул стул к постели и сел рядом с матерью султана. Он знал, что эта женщина, казавшейся сейчас столь хрупкой, последние восемь лет была самой влиятельной во всей империи: она исполняла роль доверенной советницы при сыне, султане Махмуде II, и являлась его воплощением в присутствии других. В Оттоманской империи Накшидиль именовали валиде-султана, а ее сына падишахом, тенью Бога на земле, халифом, главой всех мусульман. Теперь ей понадобился он, священник-иезуит.

— Валиде-султан Накшидиль, — прошептал он успокаивающим голосом, — я в вашем распоряжении и буду здесь столько, сколько вы пожелаете. Прошу вас, начнем с молитвы.

— О, отец, в моей голове теснится столько мыслей, — слабым голосом ответила она. — Вы должны знать, что я была плохой католичкой. После того как я оказалась в гареме, меня сразу вынудили принять ислам. Я делала все, что могла… тайно молилась… Христос… — Обессилев, она замолчала.

Священник взял ее хрупкую руку и держал ее, пока она вновь не собралась с силами. Видя, что женщина готова снова говорить, он кивком подбодрил ее.

— Гарем может стать ужасным местом… — призналась она, — здесь столько интриг… здесь была рыжеволосая женщина, я… — Накшидиль снова замолчала.

Евнух придвинулся ближе, готовясь вмешаться. Визгливым голосом он предостерег:

— Моя дорогая, вы ослабли, к тому же есть вещи, о которых не следует говорить. Даже священнику.

Спустя мгновение священник достал из мантии небольшой флакон и помазал женщине маслом лоб. Встав перед ней на колени, он произнес:

— Да поможет любящий и милостивый Господь вашему величеству через это помазание. И когда вы избавитесь от грехов, Он по своей доброте может спасти и воскресить вас.

Священник, совершив последний ритуал, отпустил ей грехи, заметил, что женщина лежит совершенно неподвижно. Он взял ее руку, но пульс уже не прощупывался; он сложил ей руки на груди и закрыл глаза. Священник пошел за накидкой, но евнух уже прижимал ее к своей груди, будто нашел якорь спасения для валиде. Служитель мягко коснулся руки евнуха, облачился в накидку и последовал за этим странным, чуть прихрамывавшим человеком к двери. Отец Хризостом оглянулся, выискивая янычар, но те исчезли.

— Я отвезу вас назад в монастырь, — сказал главный евнух, догадавшись, что беспокоит священника. — Каик нас ждет.

В пути они молчали, но, когда каик достиг пристани в Пере и оба уже стояли у двери иезуитского монастыря, отец Хризостом пригласил евнуха войти.

— Пожалуйста, — настойчиво сказал он, — у нас был трудный вечер. Выпейте со мной чашу хорошего крепкого нектара. Он пойдет нам обоим на пользу.

Евнух отличался скромным ростом, одна нога у него была короче другой, но держался он гордо, словно принц, и ответил, что редко употребляет алкоголь, но не из-за того, что религия запрещает, а потому, что этот напиток действует на голову. Тем не менее он согласился войти. Действительно, выдался трудный вечер, и он решил принять предложение иезуита с покорной благодарностью.

Пока оба маленькими глотками пили вино, разговор, который сначала никак не клеился, стал дружелюбнее. Отец Хризостом рассказывал забавные случаи из жизни в Пере вместе с французами, а гость улыбался, слушая столь веселые истории о европейцах, но почти ничего не говорил о своей жизни во дворце, поскольку был молчалив от природы. Священнику не терпелось узнать, почему евнух не дал говорить матери султана, он хотя и гордился способностью выуживать признания, но понимал, что к этому вопросу должен подойти с крайней осторожностью. Священник начал задавать евнуху обычные вопросы: как его зовут и как давно он уже во дворце — и осторожно продолжал в таком же ключе. Наконец он спросил, как его гость достиг влиятельного положения, став главным чернокожим евнухом.

— Благодаря Накшидиль, валиде-султана, — ответил евнух, которому дали кличку Тюльпан.

Священник гнул свою линию, рассказывая о своей семье, сестрах и братьях и особенно о матери. После этого он плавно вернулся к султанше-матери: