Пленница гарема - Джанет Уолч

Зная, что я сведущ в языках, она просила меня быть переводчиком. По биркам на одежде девушки я предположил, что та знает французский.

— Как тебя зовут, сколько тебе лет и откуда ты родом? — перевел я.

— Меня зовут Эме Дюбюк де Ривери, — тихо ответила она, заставив меня напрячь слух. — Мне тринадцать лет, я француженка из Мартиники.

— И как получилось, что ты оказалась здесь?

— Мой отец владеет большой плантацией сахарного тростника. Он отправил меня учиться в Нант. Когда я там проучилась три года, он велел мне вернуться домой. Я так и не добралась до цели. Мой корабль захватили пираты, меня отвезли в Алжир, а потом доставили сюда. — Теперь ее голос немного окреп, и я расслышал мелодичный ритм, свойственный креолке. — Мой отец богатый человек. Чтобы вернуть меня домой, он заплатит вам столько, сколько вы попросите.

Главная гофмейстерина пропустила мимо ушей такое предложение.

— Что ты умеешь делать? Ты умеешь танцевать или вышивать? Все девушки здесь должны уметь вышивать, — добавила она.

Девушка едва заметно улыбнулась и достала из своего энтари небольшой кусочек вышитой ткани.

— Вот что я припрятала, когда пираты поднялись на борт корабля. — Она подняла голову, и я заметил вызов в ее взгляде. — Это мой любимый платок, и я храню его на счастье. Я сама вышила его в школе.

Она протянула платок, но гофмейстерина не пожелала коснуться его. Подойдя ближе, я обратил внимание на стежки и понял, что платок вышивала способная девушка.

— А как насчет музыки? Ты играешь на каком-нибудь инструменте?

— Ну конечно же, — ответила девушка. Движением изящных рук она показала, что умеет держать скрипку со смычком, и сделала вид, будто играет. — Я могу играть Баха, Моцарта, — добавила она.

Главная гофмейстерина сказала еще несколько слов и отпустила девушку, избавившись от нее, словно от назойливой мухи. Снова ее поручили мне, и я повел ее по коридору, через узкий лестничный пролет к влажному полуподвальному этажу, где спали новенькие. Я открыл дверь в комнату без окон. Когда девушка взглянула на диваны вдоль стен, я понял, что ей хочется сесть, но я откинул голову, поднял брови и причмокнул языком, давая понять, что этого делать не следует.

Девушка схватила меня за руку. Ее голос звучал сладко, как у соловья.

— Мне трудно выразить словами, как я обрадовалась, когда услышала, что ты говоришь на моем родном языке, — сказала она. — Я уже давно ни с кем не разговариваю, и у меня болит сердце, когда думаю об этом.

— Вы больше не должны говорить по-французски, — приказал я. — Вы должны забыть имя Эме, семью и место, где вы родились. Сейчас вы в гареме. Вы начнете осваивать арабский и турецкий языки; вы будете изучать Коран; вы примете ислам.

Главная гофмейстерина дала мне кусочек пергамента, и я прикрепил его к груди девушки.

— Вот как вас теперь будут звать, — сказал я. — Ваше имя — Накшидиль.

Она посмотрела на меня так, будто я сошел с ума.

— Накшидиль, — повторил я еще раз. — Повторите это имя за мной.

Девушка стояла молча и, хотя я произнес это имя несколько раз, не проронила ни слова.

* * *

Начало смеркаться, и железные двери гарема скоро закроют, девочек запрут, словно жемчужин внутри устричной раковины. Если чернокожего евнуха обнаружат здесь после наступления темноты, то он может считать свои последние секунды. Я ушел, думая, что сто девушек, спавшие в длинной узкой комнате, похожи на звезды, скопившиеся в одном месте в холодную темную ночь; их согревали лишь уголья жаровни, а за ними следили наставницы по спальне — на десять девушек приходилось по одной наставнице. О чем только когда-то не мечтали эти девушки с печальными глазами, и сколько надежд потерпело крушение! Спустя много лет одна из обитательниц гарема рассказала мне, что ей становилось тяжелее на сердце каждый раз, когда она видела, как очередную невинную девушку вводят в гарем. В их мечтательных глазах отражались ее собственные мечты, их полные губы обещали поцелуи, которыми ей уже не суждено насладиться.

— Я ни за что не расскажу им о своем отчаянии, о долгих годах ожидания знаков внимания от султана, о безрадостных годах без любви, — говорила она.

— У тебя так никого и не было? — спросил я.

Когда она вздрогнула, я понял, что она вспомнила далекое прошлое.

— Когда Бесми начала ухаживать за мной, помню, я охотно открыла перед нею, не таила от нее свое тело, лишь бы получить малейший знак расположения. Затем появился евнух Сезам, предложил мне свои толстые губы и удовлетворял меня странными приспособлениями.

Наставница следила за этими девушками поразительной красоты и знала, что многие из них засыпают под напевы о сверкающей тропинке, ведущей к дворцу. Я снова и снова слышал рассказы девушек о себе. Среди них не было турчанок, ибо считалось грехом превращать мусульманку в рабыню. Они были из земель, где живут неверные, — с гор Кавказа, островов Греции, Балканского полуострова — и оказались здесь по воле собственных родителей. Некоторым было всего восемь или девять лет, некоторые пришли сюда сами и, пока преодолевали горные тропы, а затем плыли на лодке в Стамбул, твердили себе, что лучше быть рабой богатого мужчины, чем законной женой нищего.

Наверное, они были правы: свобода, быть может, ничего не значит, если за ней тенью следует голод и холод; у рабыни в гареме больше надежд на теплую постель и хорошую еду, чем у злополучной крестьянки, жизнь которой зависит от капризов природы. В этом замкнутом мире рабынь чувствуешь некоторую безопасность, ведь сюда из мужчин может войти лишь султан и его чернокожие евнухи. В отличие от крестьянки, обреченной на жалкое существование, у одалиски появляется надежда улучшить свое положение. Невольничий рынок может показаться жестоким и безнравственным для тех, кто наблюдает за торговлей рабынь, однако почти нагие девушки, которых хотя и пристально осматривают, знают, что в будущем они смогут купаться в серебре и золоте, если только их красота и таланты попадут в поле зрения султана.

Конечно, Накшидиль оказалась в ином положении. Будущее сулило ей много возможностей, однако здесь, в окружении резких звуков и незнакомых людей, она была одинока. В ту первую ночь она последовала примеру других: достала из стенного шкафа маленькие и большие подушки, бросилась на тонкий диван и накрылась стегаными одеялами, словно саваном.

В ту неделю я больше не видел ее. Обязанности требовали, чтобы я находился у кахьи кадин, к тому же привезли много девушек, и они требовали немало времени. Я почти забыл о Накшидиль, но вдруг меня срочно вызвали в комнату новеньких. Когда я пришел, наставница по спальне была вне себя от злости.

— Беда с этой новенькой, — сказала она. — Она не желает никуда идти и даже с постели не встает. Одна из девушек приносит ей еду, иначе бы она померла с голоду. Девушки пытались подействовать на нее, но никто не понимает ни слова, о чем она говорит. Только вы знаете ее язык. Потолкуйте с ней.