Покушение - Александр Беляев

Тогда Баранова поехала в Томилино, где проживала до того, как переселилась в Москву. Думала, что, возможно, ее новый московский адрес племянник потерял. И весточка от него ждет ее по старому, томилинскому адресу. В Томилино у нее было полдома. Она и сейчас оставила эту половину за собой, теперь уже как дачу. У этой половины, состоявшей из двух небольших комнаток и веранды, был свой вход, густо обсаженный кустами жасмина и сирени. Кусты эти вдоль дорожки расположились до самого забора, в котором была калитка. А за забором начинался лес, тянувшийся до самой станции. На второй половине дома жили милые люди, пенсионеры — муж и жена. С Барановой они очень дружили и искренне расстроились, когда она уехала от них в Москву. К сожалению, письма от племянника не было и в Томилино. Баранова попросила соседей немедленно дать ей знать, если какая-нибудь корреспонденция поступит на ее старый адрес, и, заручившись их обещаниями непременно это сделать, вернулась в Москву и вынуждена была ждать снова. Но письмо не пришло ни через месяц, ни через три. А в начале июня следующего года Баранова и сама неожиданно перестала появляться во дворе. Сначала на это никто не обратил никакого внимания. Мало ли куда могла отлучиться в летнее время еще совсем даже не старая, привлекательная во всех отношениях женщина? Могла уехать куда-нибудь на дачу. Могла отправиться кого-нибудь навестить. А могла и просто махнуть на юг, как это делали многие. Но по мере того как многочисленные больные, нуждающиеся в зубных протезах, продолжали безрезультатно стучаться в двери флигеля, а они оставались закрытыми и на соседей посыпались вопросы, надолго ли отлучилась докторша, интерес к внезапному исчезновению Барановой понемногу стал овладевать всеми. Теперь начали выражать беспокойство: уж не случилось ли с ней какое несчастье? Кто-то даже предложил сообщить о пропаже врача в милицию. Но неожиданно в дело внес ясность почему-то молчавший до сей поры дворник Захарыч.

— К брату она уехала, в эту, как ее, в Ригу. Отдохну, сказала, там. Нешто не может человек братца навестить? И ходют тут, и ходют… — объяснил он.

— А вернется-то когда? — спросили его. — Протез ведь обещала поставить.

— Кода? Кода? Кода возвернется, тода и поставит. В конце месяца должна…

Но предсказаниям Захарыча не суждено было сбыться. Началась война, и о Барановой забыли. И вспомнили лишь тогда, когда первого июля немецкие войска оккупировали Ригу. Пожалели, что хлебнет она там горюшка…

Второго июля 1943 года Гитлер принял окончательное решение начать наступление под Курском. Четвертого июля он подписал обращение к солдатам, которое в ночь перед наступлением было оглашено во всех подразделениях ударных группировок немецких войск, сосредоточенных в районе Курской дуги. «Сегодня вы начинаете великое наступательное сражение, которое может оказать решающее влияние на исход войны в целом, — говорилось в нем. — С вашей победой сильнее, чем прежде, во всем мире укрепится убеждение в тщетности любого сопротивления немецким вооруженным силам. Могучий удар, который поразит сегодняшним утром советские армии, должен потрясти их до основания. И вы должны знать, что от исхода этой битвы может зависеть все».

На рассвете пятого июля мощные группировки вермахта перешли в наступление на северном и южном фасах Курской дуги. Началось одно из величайших сражений Второй мировой войны. Но оно развивалось совсем не так, как того хотели Гитлер и его генералы. Уже двенадцатого июля Красная армия, остановив врага, сама перешла в грандиозное по своим масштабам контрнаступление. Шестнадцатого июля армия генерал-полковника Моделя, оставляя рубежи, покатилась назад, на запад. Но в ставке Гитлера в Восточной Пруссии, под Растенбургом, в «Вольфшанце» никак не хотели трезво оценить этот факт. Гитлер неистовствовал. Вновь и вновь требовал продолжать наступление. Однако уже семнадцатого июля верховное командование вермахта пришло к выводу, что продолжать операцию «Цитадель» бессмысленно. Гитлеру ничего не оставалось, как отдать соответствующий приказ командующим обеими группами армий, задействованным в операции. В «Вольфшанце» сгустилась атмосфера. Тяжелые раздумья ее обитателей невольно приводили их к пониманию того, что с началом советского контрнаступления в войне на Восточном фронте наступил поворотный момент и окончательный оперативный перелом в пользу Красной армии. А за всем этим довольно отчетливо просматривались и еще более мрачные перспективы. Думать теперь надо было только об обороне и удержании любой ценой ранее захваченных земель. На это и были направлены усилия верховного командования вермахта. Но последующие события развивались совсем не по тому сценарию, который был разработан в «Вольфшанце».

Утром двадцать шестого июля берлинское радио передало сообщение о свержении режима Муссолини. К власти в Италии пришло правительство во главе с маршалом Бадольо. «Предполагают, что эту смену правительства следует объяснить состоянием здоровья дуче, который был болен в последнее время», — прокомментировал это событие диктор. Но Гитлер в тот же день в ставке вермахта на совещании объяснил свершившееся совершенно иначе.

— …сообщение радио не соответствует, конечно, действительности, — сказал он, обращаясь к фельдмаршалу фон Клюге. — На самом деле ситуация вкратце такова: в Италии развернулись события, которых я опасался и которые были предсказаны мною недавно здесь на военном совещании. Речь идет о мятеже, нити которого ведут к королевскому дворцу или к маршалу Бадольо, то есть к нашим старым врагам. Вчера был арестован дуче. Он был под предлогом переговоров вызван в Квиринал, там посажен в тюрьму и сразу же смещен декретом… Нам сейчас абсолютно необходимо принять срочные меры… Я решил так же молниеносно покончить в Италии со всем этим делом, как я это сделал в Югославии… Однако я смогу действовать только в том случае, если переброшу дополнительно соединения с Востока на Запад.

Клюге ждал этих слов и опасался их больше всего.

— Мой фюрер! — взволнованно воскликнул он. — Я обращаю внимание на то, что в данный момент я не смогу снять с фронта ни одного соединения. Это совершенно исключено в настоящий момент.

Гитлер тоже был готов к такому ответу. Выждав небольшую паузу, он твердо сказал:

— Но это необходимо сделать… Создалось отчаянное положение. Это надо осознать… Это очень тяжелые решения, вызванные тем, что мы подошли к кризисной точке.

Они действительно подошли к точке, за которой уже все или почти все развивалось совсем не по плану «Барбаросса» и не по каким другим планам. Теперь решения стали приниматься по каждому отдельному случаю. И в «Вольфшанце» зачастили на инструктаж и за указаниями высшие чины военной, имперской и партийной власти. Красная армия тем временем продолжала теснить врага почти по всему фронту все дальше и дальше на запад. Совещания у Гитлера следовали одно за другим. На них решался главнейший вопрос — о создании в тылу отступающих немецких войск мощной оборонительной полосы. Двенадцатого августа начальник Генерального штаба сухопутных сил генерал Цейтцлер передал начальнику штаба оперативного руководства верховного командования вооруженными силами (ОКВ) генералу артиллерии Йодлю приказ Гитлера о немедленном строительстве «Восточного вала» на рубеже: Крым, Запорожье, Днепр до Могилева, Витебск, Полоцк, Западная Двина. Одним из важнейших объектов, который надежнейшим образом должен был прикрыть этот «вал», являлся Донбасс.