Зеркало для Марины - Арслан Сирази

– Проснись, просыпайся уже! – резкий толчок кулачка дочери и леденящие слезы сделали свое дело – я очнулся. Машина шла ко дну. Сквозь треснувшее стекло пробивались струйки холодной воды. Подушка безопасности сникла, и я мог двигаться. Пальцы схватились за рычажок.

Зачем? Выплыву – и что дальше?

Лобовое стекло хрустнуло и чуть вдавилось внутрь. Машину мягко толкнуло – очевидно, встала на дно. Сзади что-то зашипело – не выдержали стекла, вода фонтаном начала влетать в салон. Брызги холодили затылок, но было терпимо. Вполне терпимо, если знать, что ждет снаружи. Точнее – кто. Еще точнее – не ждет. Никто меня не ждет. Не вижу смысла. В темноте, уцепившись за руль, я ждал смерти.

В последний момент меня подвело – и выручило – тело. Именно тело не захотело умирать, когда сознание ослабло. Пальцы схватились за рычажок двери, легкие набрали воздуха. Страха не было. Мозг выключился и наблюдал действия желающего выжить.

Те, кто говорил, что в смерти нас ждет светящийся тоннель, ошибались. Холод. Меня встречал холод. Ледяная стужа пробиралась в мышцы, а потом лезла в вены и кости. Не было никакого света – темень и холод, да пронзительный лед под кожей. Помню, руки сделали несколько движений. А потом все затихло.

Беленый потолок в трещинах не напоминал ни ад, ни рай. Больница. Шарканье ног вдали, разговоры вполголоса, крики хозяйственных женщин – медсестры, наверняка, медсестры – и сопенье людей поблизости.

Я был уверен, нет, я знал, что там, до пробуждения, слышал какую-то фразу Марины, вроде бы «жду». А потом, во тьме, позабыл ее. Сейчас сознание, ободранное о ледяную гущу воды, возвращало все – темнота, холод, отчаяние, смирение и голос дочери.

– Я тоже жду, – шепнул я в больничную пустоту.

– Очнулся? – голос шел слева. Я чуть шевельнул головой. Удалось с трудом – в мышцах тут же начало стрелять и колоть. – Вижу, очнулся. Сейчас забор крови, а потом придут – побеседуют.

В голосе невидимой женщины сквозила злоба и издевка – из тех, что пропитывают человека насквозь, не вытравляясь даже возрастом. Она ненавидит таких, как я. Каких? Я не видел ее, но она будто стояла перед глазами – повыше меня, на голове сбитая косынка. Ей за сорок. Двое детей выходят в коридор навстречу ей, а она волочит пакеты из ближайшего «Магнита».

Откуда я знал? Просто образ. Чем-то похож на образы, что порой приходили на работе – когда пытаешься увидеть, как поведет себя сплав под предельной нагрузкой.

Звуки ног ушли прочь. Не знаю, сколько прошло времени, когда она вернулась. Теперь голос звучал без издевки, но все так же угрюмо.

– Забор крови, – буркнула она. Раздался скрежет стула – оказывается, он был рядом, ждал посетителей, которых у меня быть не могло. – Левую руку вытяните.

Я буквально мог проследить за тем, как мозг отдает указание руке (которая из вас левая?) и сигнал проскальзывает по нейронным сочленениям. Рука шевельнулась, чуть приподнялась.

– Больной, быстрее, – нетерпеливый окрик, дернула меня за ладонь. – Кроме вас еще… люди есть.

Почему она так сказала? Почему выпятила «людей»? В руку резко, с кожаным хрустом, вонзилась игла. Чуть позже игла покинула скважину. Прохлада и шершавость приложенной ваты.

– Все, – шорох ткани, звон стекла, снова шорох. Скрежет металлических ножек стула. Она уходила, унося мою кровь, а я оставался, зная всю ее жизнь – от прошлого до будущего, которое вскоре, через два года, должно прерваться бывшим мужем, который зайдет в гости. От жуткого, обескураживающего внезапностью, никак не желанного знания, я отключился.

Очнулся ночью. Боль и напряжение, которые пронизывали тело раньше, отступили. Сумрачные тени лежали на стенах. Фонарь забрасывал внутрь палаты розово-желтый свет. Я приподнялся. Рядом сопели завернутые в одеяла люди. Двое справа, один слева.

Дверь в палату распахнута настежь. Где-то в коридоре прятался еще один источник света. Наверное, дежурный пост. Медсестра спит или сонно уставилась в переносной телевизор с шипящими полосками на экране. Сериал на телеканале «Россия-два». Вспомнилась ворчливая женщина, воткнувшая иглу мне в руку. Металл под кожей и жесткая хватка опытных пальцев. И…

Огромным графиком – по минутам и даже секундам при желании – передо мной вновь раскинулась жизнь медсестры. Эльмира Ниазовна Фархуллина, из Камского Устья. Медучилище, после встретила мужчину, какой-то он… неясный, почти невидимый, уходящий туда, за пределы графика, асимметрия в расчерченном плане. Вот оно! Он повесился, там еще, в Устье. Теперь слова ее про «таких как я» стали понятней. Давние счеты к самоубийцам.

Двое детей, дочь и… сын, да, сын – младший. И разные отцы. Я не мог понять, откуда знаю это. Образы всплывали, когда я взглядом следовал слева направо, скользил по пикам и падениям жизни человека. Вот подъем – новая квартира. Какой-то дом, этажей девять или выше. И резкий срыв, вниз, почти к самому пределу листа. Что это было? Не видно. И вот настоящее.

Входит в палату с металлическим лотком. Шапочка сбита на сторону. Садится на стул. Рядом – бледный человек под синим одеяле. Человек поднимает руку. Женщина берет иглу, протыкает ей кожу. Кровь медленно ползет в стенках пробирки.

Будто желая увидеть мелкую деталь на большом полотне, я прищурился. Мне хотелось заглянуть в конец. В самое завершение графика. Но прыгающая линия, жизнь медсестры Эльмиры из Камского Устья, все не давалась. От напряжения ли, от усталости, но график исчез. На место вернулись потолок, трещины, лучи из окна и коридора и сопение соседей по сторонам. Я вновь был в палате.

Ерунда какая-то. Видимо, после падения в голове что-то сместилось. Или год сжатых зубов вылился в такое. Так или иначе, надо выбираться из больницы.

Об этом желании я сказал врачу – сухощавой высокой женщине, утром пришедшей на обход. Она щурилась, глядя в бумаги.

– Больной, домой рано, – безапелляционно заявила она, оторвав взгляд от записей, потом пояснила чуть мягче. – У вас пневмония, скорее всего, – столько времени в воде пробыли. Лежите пока, а мы вас понаблюдаем.

Медсестра позади врача – не вчерашняя, а новенькая, помоложе – брезгливо сморщилась. Проследив мой взгляд, врачиха обернулась. Медсестра смешалась и потупила глаза. Врач вновь посмотрела на меня:

– Рановато, нужно подождать. Ваша жена сказала…

– Жена?! – я приподнялся, но женщина мягко и, вместе с тем, сильно надавила на мое плечо. Я снова лег.

(Какое-то переживание, сильное, грустное, да, ей было очень грустно. Печаль об ушедшем. Муже? Сыне? Да, сын, что-то с сыном)

– Ну да, жена заходила. И что? Пришла, сказала, что есть предпосылки… – она пошуршала бумагами, – Ну, это не к нам, это к психиатрам.

Я отвернул голову в сторону. Настя была здесь! Конечно, она не стала бы говорить лишнего. Однако если сейчас я обмолвлюсь о том, что вижу то ли бред, то ли прошлое, сплавленное с будущим, то выйти отсюда удастся не так быстро, как с пневмонией.