Останься со мной - Эми Чжан

И все равно она идет в холл, чтобы ответить на звонок, потому что от параметрических уравнений кривых второго порядка у нее болит голова.

– Алло?

– Это Джордж Де…

– Нет, – отвечает она. – Это Джулия. Его дочь.

– В страховом полисе Элизабет Эмерсон данный телефон указан как контактный. Вы ее знаете?

– Лиз? – Наматывая на пальцы телефонный шнур, Джулия вдруг пожалела, что позволила Лиз указать своего отца как контактное лицо при чрезвычайных ситуациях. Будто с ним когда-нибудь можно было связаться при чрезвычайных ситуациях! Глупость какая, подумала она. – Да, номер правильный. А Лиз… что случилось?

Пауза. Потом:

– Ваш отец дома?

С трудом сдерживая раздражение, глотая досаду, Джулия крепче затягивает на пальцах телефонный шнур, наблюдая, как они синеют.

– Нет, – говорит она. – Что-то случилось? Что с Лиз?

– Я не вправе сообщать информацию кому-либо, кроме мистера Джорджа Дев…

– С ней что-то случилось?

Снова пауза, вздох.

– Некоторое время назад Элизабет поступила в больницу Святого Варфоломея. Она попала в автомобильную аварию…

Джулия бросает трубку, хватает ключи от машины и бежит к своему автомобилю, на ходу справляясь в «Гугле», как добраться до больницы.

Кенни едет в автобусе вместе с другими участниками танцевального ансамбля средней школы города Меридиан. В тот самый момент, когда «Мерседес» переворачивается, она перегибается назад через спинку своего кресла, пытаясь стянуть у Дженни Викэм пачку кислого жевательного мармелада в сахарной обсыпке. Водитель кричит ей, чтобы она села на место. Кенни счастлива, ведь скоро она, единственная из одиннадцатиклассниц, будет танцевать на сцене в первом ряду. Скоро они выиграют конкурс и, веселые, довольные, вернутся домой. Скоро она будет кружиться и прыгать, забыв про ребенка и аборт, про Кайла и Лиз.

Я счастлива, твердит она себе. Буду счастлива.

И Моника Эмерсон, и Джулия слишком расстроены, чтобы вспомнить о Кенни. Но они все равно не смогли бы дозвониться до нее: в автобусе, в котором едет Кенни, телефона нет, а мобильник вот-вот разрядится. В то время как Моника и Джулия мчатся в больницу, Кенни едет в противоположном направлении, даже не подозревая, что ее лучшая подруга умирает.

Наверно, она еще какое-то время будет пребывать в блаженном неведении. Нет, после победы на конкурсе она вернется домой с ощущением саднящей боли в щеках и животе оттого, что много улыбалась и всю дорогу назад хохотала до упаду. Она примет душ, сменит свои блестки и спандекс на уютную старенькую пижаму. С мокрой головой сядет в своей комнате, не зажигая света, и примется просматривать сообщения в «Фейсбуке». И прочтет про аварию в изложении знакомых и друзей, и у нее от ужаса перехватит дыхание.

Свою аварию Лиз спланировала с не свойственной ей дотошностью, но ни в одном из предполагаемых сценариев не фигурировала больница Святого Варфоломея, ибо она была уверена, что сразу погибнет.

Лиз крайне тщательно подбирала место аварии. Шоссе, косогор, скользкий поворот – все это почти в часе езды от ее дома. Один раз она даже проехала по маршруту, попробовала вильнуть в сторону, сколупнув краску на «Мерседесе», – для практики. Но из-за того, что она решила устроить аварию так далеко от дома, никто из родных и знакомых не встречает ее в больнице Святого Варфоломея, когда ее туда доставляют. Никто не держит за руку, когда ее везут в операционную.

Нет никого, только я.

А я могу только наблюдать.

Не умирай.

Я смотрю, как в операционную стекаются врачи. Смотрю на блеск скальпелей, на сдвинутые брови. На руки в белых латексных перчатках, испачканных в крови.

Смотрю и вспоминаю случай, когда Лиз повредила голень, играя в футбол в детском саду, – она уже тогда обожала этот вид спорта, уже тогда слишком гордилась своей внешностью, чтобы портить ее наголенными щитками, – и мы поехали в детскую больницу, а не в эту. Там на стенах были нарисованы жирафы, прыгающие через скакалку, и Лиз держала меня за руку, пока не отключилась под наркозом.

Здесь резвящихся жирафов на стенах нет, а у Лиз сломана рука. Эта операционная не похожа на ту, что была в детской больнице и в других, куда она попадала, – например, в Тафт-Мемориал, куда Лиз доставили с разрывом передней крестообразной связки колена во время футбольного матча, или в стоматологической клинике, где ей удаляли зуб мудрости. Во время тех операций доктора были спокойны. И в каждой из тех операционных в углу стоял айпод, из которого звучала музыка Бетховена, или «Ю ту»[1], или «Мэрун файв»[2], а сами врачи казались… – как бы это выразиться поточнее, – …людьми.

А эти – режут и режут. Режут Лиз вдоль и поперек, что-то вскрывают в ней, потом зашивают и сшивают ее воедино, словно стремятся удержать ее душу, замуровать ее в теле. Интересно, что останется от Лиз, когда они закончат?

Не умирай.

Но она не хочет оставаться в живых. Не хочет выжить.

Я пытаюсь вспомнить, когда последний раз она была счастлива, когда последний раз была довольна прожитым днем, и мне приходится так долго искать хорошие воспоминания среди других – плохих, пустых, губительных, – что нетрудно понять, почему она закрыла глаза и, резко крутанув руль, вылетела с дороги.

В душе Лиз Эмерсон царил мрак, и потому ей ничего не стоило закрыть глаза: разницы она не почувствовала.

В первую пятницу нового учебного года, когда Лиз пошла в одиннадцатый класс, в обеденный перерыв обсуждались всего три темы: мини-юбка и чулки в сеточку на толстой мисс Харрисон, огромное количество страхолюдин среди девятиклассниц и грандиозная пляжная вечеринка, которую устраивал в этот день Тайлер Рейньер. Сидя за столом, на котором перед Лиз стоял поднос со школьным обедом – здоровая пища (по меркам государства) и несъедобная (по меркам всех остальных), – она объявила о своем намерении пойти на вечеринку. И это означало, разумеется, что все остальные тоже должны пойти.

Все остальные – это те, кто сидел за тремя столами, облюбованными элитой средней школы города Меридиан: недалекие, самовлюбленные спортсмены, идиоты, красивые популярные девицы, вызывающие восхищение. Прежде всего свое заявление Лиз адресовала Кенни, чтобы та немедленно отправила эсэмэску об их планах Джулии, которая записалась на слишком много факультативов и потому обедала в другое время.