Витторио-вампир - Энн Райс

Вы сочтете меня прагматичным, дерзким, временами шокирующим.Но мне не остается ничего другого, кроме как в полной мере использовать весьарсенал имеющихся в моем распоряжении средств описания. К тому же хочунапомнить, что английский ныне не является языком одной страны – и даже недвух, не трех и не четырех, – он стал языком всего современного мира, отзахолустий штата Теннесси до самых отдаленных кельтских островов и даже многонаселенныхкрупных городов Австралии и Новой Зеландии.

Я – человек эпохи Возрождения. А это значит, что я начистолишен предрассудков, привык глубоко вникать во все, с чем сталкиваюсь, и безпредубеждения впитывать в себя любые полученные знания. Этим же объясняется имоя твердая уверенность в том, что всеми моими действиями руководит некаявысшая сила.

Что же касается моего родного итальянского… Произнесите моеимя – Витторио – и прислушайтесь к его мягкому звучанию, вдохните этот языксловно аромат, исходящий от других имен в моем повествовании… Этот язык кромепрочего удивительно мелодичен, сравните, например, английское слово stone с еготрехсложным аналогом pi-ea-tra.[1] Никогда на земле несуществовало более нежного языка. Я до сих пор говорю на всех других наречияхмира с тем итальянским акцентом, который еще и сегодня можно услышать на улицахФлоренции.

А то обстоятельство, что мои англоговорящие жертвы, несмотряна такой акцент, считают мои льстивые речи столь привлекательными и воздаютпохвалы моему мягкому, глянцевитому итальянскому произношению, служит мнепостоянным источником блаженства.

Но притом я отнюдь не счастливец. Не думайте так обо мне.

Ради того, чтобы поведать о счастливом вампире, я не стал быписать книгу.

У меня кроме сердца есть еще и разум, а под внешнейутонченностью и изысканностью неземного облика, коим я обязан, конечно же,некой высшей силе, скрывается та непостижимая, таинственная субстанция, которуюсреди людей принято называть душой и которой я, несомненно, обладаю. Никакоеколичество испитой крови не способно уничтожить мою бессмертную душу ипревратить меня в заурядного преуспевающего выходца с того света.

Ладно. Не в этом дело. Я готов начать.

Разве что прежде не могу не процитировать несколько строк изпроизведения удивительного но, к сожалению, забытого писателя Шеридана Ле Фаню,уроженца Дублина, умершего в 1873 году. Обратите внимание на свежесть языка ина потрясающую эмоциональную выразительность произнесенного в состоянии тревогимонолога капитана Бартона – терзаемого духами героя рассказа «Домочадец»,одного из множества блестяще написанных автором повествований о привидениях.

«Сколь ни сильны были мои сомнения в достоверности того, чтонас учили обозначать словом «откровение», один из фактов, для меня абсолютнонесомненных, состоит в том, что за пределами нашего мира действительнопростирается другой, бесплотный мир – некая система, деятельность которой изсострадания обычно скрыта от нас; и эта предположительно существующаясистема иногда лишь частично, и притом весьма пагубным образом, раскрываетсяперед нами. Я уверен… Я знаю… Бог существует – ужасный Бог… И возмездиенастигнет виновных самыми таинственными и непостижимыми путями – черезпосредничества самые неопределенные и чудовищные… Существует некая бесплотнаясистема – великий Боже, сколь глубоко я убежден в этом! – системапорочная, безжалостная, всемогущая. Она преследует меня, и отныне я вечно будуиспытывать страдания проклятых!»

Что вы думаете об этом?

Я лично глубоко потрясен этими выражениями и едва лиосмелюсь назвать нашего Бога «ужасным» или нашу систему «порочной». Однако,судя по всему, в этих словах слышится отзвук неумолимой истины, и, хотя онипредставляют собой плод художественного вымысла, в эмоциональном накале им неоткажешь.

Они весьма значимы для меня, потому что на мне самом лежитстрашное проклятие, весьма особенное и совершенно необычное для вампира.Уверен, другие вампиры не переживают ничего подобного. Но из-за проклятиястрадаем все мы, будь то люди или вампиры, – словом, все те, кто умеетчувствовать и не утратил способности плакать. Мы знаем, что проклятие давит нанас непереносимым бременем и что в нашем распоряжении нет ничего, способногопротивостоять этой силе и притягательности этого знания.

В конце книги мы можем вновь вернуться к этой теме.Посмотрим, какие выводы вы сделаете из моего повествования.

Вечереет. Остатки былого великолепия самой высокой башнизамка моего отца все еще дерзко возвышаются на фоне услаждающей глаз картинызвездного неба, и я могу рассмотреть из башенного окна освещенные луннымсиянием холмы и долины Тосканы, да что там – даже мерцающее за шахтами Каррарыморе. Цветущие на крутых склонах девственных гор травы источают нежный аромат –я ощущаю его даже здесь, а в шелковом сумраке ночи ярко вспыхиваютфиолетово-красные или белые стрелы удивительных тосканских ирисов.

Окруженный красотами волшебной природы и словно под еезащитой, я пишу, ожидая того момента, когда полная, но на удивление тусклая имрачная луна покинет меня, затаившись в облаках. И тогда я зажгу, как обычно,полдюжины приготовленных заранее свечей в массивных серебряных канделябрахгрубой работы, некогда стоявших на письменном столе отца – в те времена ещеполновластного хозяина на этой горе и во всех прилегающих селениях и надежногосоюзника в дни мира и войны великого города Флоренции и его неофициальногоправителя. В те незапамятные времена мы были богаты, бесстрашны, любознательныи чрезвычайно довольны собой.

Теперь позвольте мне рассказать о том, что ушло навсегда.

Я умер в шестнадцать лет. По тем временам я считалсякрасивым юношей: высокого роста, с густыми каштановыми волосами до плеч, скарими глазами, слишком живыми для холодного созерцания, делавшими менянесколько похожим на гермафродита, с тонким носом и небольшим ртом, который невыдавал ни особой чувственности, ни алчности. Именно внешность помогла мнедожить до настоящего времени.

Последнее утверждение справедливо для большинства вампиров,и не верьте тем, кто приводит иные аргументы. Своей судьбой мы обязаны преждевсего красоте. Иными словами, нас делают бессмертными те, кто не в силахустоять перед нашим обаянием.

Выражение моего лица едва ли можно назвать детским, скорее –почти ангельским. Густые, темные, нависающие брови поглощают естественный блескглаз, лоб можно было бы считать несколько высоковатым, не будь он столь прямым,а масса вьющихся каштановых волос волнами обрамляет щеки. В сравнении состальными чертами украшенный ямочкой квадратный подбородок кажется, пожалуй,чрезмерно волевым.