Адвокат-невидимка - Наталья Борохова

Немиров встал и, скопировав фирменный поклон своего противника, ответил:

– Разумеется, ваша честь! Я вызываю в зал заседаний потерпевшего Лежнева…

Лежнев был молод и плечист. Поигрывая накачанными мускулами, заметными даже под тонким шерстяным джемпером, он не производил впечатления человека, легко прощающего обиду.

– Да. Погибшая приходилась мне сестрой. Я очень любил Лару, – говорил он, отвечая на вопрос прокурора.

– Известно ли вам, в каких отношениях была ваша сестра с подсудимым Крениным?

Мужчина вздохнул, словно ответ требовал от него физических усилий.

– Они были любовниками. – Попробовав на вкус фразу, Лежнев остался недоволен. – Не подумайте ничего такого. Лара была приличной девушкой. Она просто мечтала о семейном счастье.

– Но подсудимый, как известно, уже был женат?

– Да, но он рассказывал ей, что его семья находится на грани развода. Кренин говорил, что не любит свою жену и собирается развестись.

– Известная уловка, не так ли?

– Может, оно и так. Но не забывайте, Ларе было всего двадцать лет. Она была молода и наивна.

– А у вас есть соображения, по какой причине Кренин убил ее?

Вопрос был задан с нарушением установленных правил ведения допроса, и председательствующий уставился на адвоката, дожидаясь от него возражений. Однако Лещинский улыбался чему-то и рассматривал свои ухоженные руки. По всей видимости, известный защитник не ленился посещать салон красоты. Ногти у него были отполированы до блеска, а кожа рук, не испорченная физическим трудом, казалась белой и чистой, как у пианиста.

Не дождавшись возражений, судья все-таки стукнул молоточком.

– Государственный обвинитель! Вы просите свидетеля сделать выводы, основанные на его умозаключениях. Суд же интересуют только факты.

– Простите, ваша честь. Я снимаю вопрос. Скажите, Лежнев, а вы видели на теле своей сестры какие-нибудь телесные повреждения?

Потерпевший помрачнел.

– Вы имеете в виду еще при жизни?

– Разумеется, так.

– Видел, – выдохнул Лежнев и посмотрел на подсудимого мрачным долгим взглядом. – Однажды на бедрах Лары, на пляже, я заметил хорошо различимые кровоподтеки. Сестра старательно прикрывала их полупрозрачной накидкой. Приглядевшись получше, я увидел похожие следы на шее и руках.

– Вы спросили о происхождении этих следов?

– Конечно. Лара была сильно смущена и долгое время не хотела мне отвечать. Но я был настойчив, и она поведала, что эти кровоподтеки причинил ей Кренин.

– Он избивал ее?

– Да нет. Просто у него была своеобразная манера заниматься любовью. Он обожал насилие. Кренин заставлял Лару сопротивляться. Видите ли, только так он мог получить удовлетворение.

– Вы хотите сказать, подсудимый был садистом?

Судья бросил взгляд на адвоката:

– Защитник, у вас нет возражений по поводу поставленного вопроса? Он носит явно наводящий характер.

Лещинский оставил в покое собственные руки.

– Конечно, ваша честь! Я возражаю.

– Спасибо, что снизошли до нас, – поблагодарил его судья. – У вас будут вопросы к свидетелю?

– Нет, ваша честь, – проговорил защитник, нехотя приподнимаясь с места.

– В зал заседаний приглашается свидетельница Ковалева!

Вошла благообразная женщина, по виду напоминающая школьную учительницу. Сходство довершал длинный серый костюм безо всяких излишеств и скучный пучок на голове, скрепленный шпильками.

– Я долгое время являлась секретарем господина Кренина… – произнесла она.

– Позвольте, а кем же тогда была потерпевшая Лежнева? – спросил прокурор, вполне натурально изобразив недоумение.

– Она была личным секретарем, – произнесла женщина, и присяжным почудился скрип ее зубов.

– Что вы имеете в виду под понятием личный секретарь?

– Разумеется, вам лучше спросить об этом господина Кренина. Но могу сказать, что в мои обязанности входило получение и отправление корреспонденции, планирование рабочего графика господина Кренина, встреча посетителей в его приемные дни, а также деловые звонки, бумажная волокита, ремонт оргтехники, покупка расходных материалов…

– Позвольте, а чем же занимался тогда личный секретарь? – перебил Ковалеву обвинитель.

– Лара готовила ему кофе.

– Что? И это все?

Женщина пожевала губами, скрывая насмешку:

– Ну, она еще сопровождала его на различные мероприятия.

– А в каких отношениях был ваш начальник со своим личным секретарем?

– Разумеется, в самых близких.

– Почему вы так решили?

– Господин Кренин по громкой связи вызывал к себе Лежневу: «Зайдите ко мне, Ларочка. Надо поработать с документами. Зоя Петровна, проследите, чтобы нам не мешали». Последняя реплика была адресована, конечно, мне. После этого задвижка на двери, ведущей в кабинет, закрывалась. Лежнева появлялась в приемной примерно через час, поправляя на себе юбку и избегая встречаться со мной взглядом. Часто она казалась мне расстроенной.

– Я так понимаю, вы осуждали девушку?

Женщина удивилась:

– Отнюдь! Я жалела Ларочку. Видит бог, она была неплохой девушкой, но чрезвычайно стеснительной и робкой. Кроме того, у нее было сложное материальное положение, и лишиться работы для нее было равносильно самоубийству. Она угождала начальнику от безысходности, а не из-за склонности к разврату.

– Благодарю вас…

– У защитника будут вопросы к свидетелю?

Лещинский посмотрел на судью так, словно тот отвлек его от какого-то важного дела.

– У меня нет вопросов, ваша честь!

Судья смерил адвоката недоверчивым взглядом.

– Защитник, вы понимаете, что упускаете возможность допросить важного свидетеля?

– А зачем мне ее допрашивать? Ковалева кажется мне кристально честной женщиной.

У прокурора отвисла челюсть.

«Да, у Лещинского и в самом деле съехала крыша. Он даже не пытается бороться. Ну, что же! Во всяком случае, это мне только на руку…»

Гром грянул в пятницу, после обеда.

– В зал вызывается свидетельница Кренина Василиса Павловна, – произнес государственный обвинитель, и взгляды присутствующих обратились в сторону двери, откуда должна была появиться супруга подсудимого.

Она шла к свидетельской трибуне, как приговоренная к смертной казни направляется на эшафот. Ее обшаривали десятки любопытных глаз, стараясь найти на лице смятение и страх. Ей в спину неслись приглушенные смешки, словно она обвинялась в чем-то постыдном. В глазах присяжных читались жалость и презрение. Грязное белье господина Кренина, вытряхнутое при всем честном народе, запоганило и ее саму, без вины виноватую.