Письма из Владимирской тюрьмы - Леонид Эйтингон

О генерале Эйтингоне следует говорить, как об одном из значимых для Отечества разведчиков. Ответственное отношение Эйтингона, который имел твердое убеждение: все, что могу, отдам во благо Отечества, показывает яркий пример служения Родине.

Генерал Эйтингон до конца исполнил свой гражданский и профессиональный долг. Его подвижническая жизнь отмечена высшими наградами страны: двумя орденами Ленина, двумя орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды и другими (см. приложение).

Из жизни генерал ушел в 1981 году. Только в 1992 году он был реабилитирован, и семье возвратили на вечное хранение его боевые награды, среди которых — полководческий орден Суворова.

Сегодня, когда терроризм подошел к порогу нашего Отечества, требуются бойцы антитеррора. И это не цинизм, этого требует обстановка в ситуации навязывания условий извне. Речь идет об устранении только тех террористов, руки которых по локоть в крови невинных людей. А этих убийц готовят сильные мира сего по обе стороны Атлантики.

Вот почему о таких профессионалах, как генерал Эйтингон, говорят: стране Советов всегда везло на преданных Отечеству людей.

Я счастливый человек, мне в детстве повезло. В отличие от большинства семей, у меня было три бабушки и три дедушки, что в некотором роде компенсировало отсутствие отца. Все они любили и баловали меня. Родители: папа — курсант военного училища и мама — студентка ИФЛИ (институт философии, литературы и истории) — поженились летом 1940 года, будучи совсем молодыми. Это был так называемый студенческий брак, который, к сожалению, продлился недолго.

Мой рассказ сегодня об одном из дедушек. О том, в чьем доме я росла, под влиянием кого сформировалась как личность, от кого многому научилась и кого люблю и помню до сих пор, хотя со времени его смерти минуло более 35 лет. Это отчим моей мамы — дедушка Лёня, Наум Исаакович Эйтингон (по другим документам Наумов Леонид Александрович).

Я долго колебалась, стоит ли предавать огласке сугубо личные письма дедушки Лёни из Владимирской тюрьмы. Но… в последние годы было столько написано и сказано о нем, его заслугах перед Родиной и его личной жизни, появилось столько вымыслов и фантастического, что — как писал наш великий классик, правда, совсем по другому поводу — не могу молчать.

Из всех ныне здравствующих я единственная, кто прожил рядом с этим незаурядным, замечательным человеком много лет. Обидно, что практически ни один из авторов «воспоминаний» ни разу не обратился ко мне за справочным материалом. Вдвойне обидны многие ошибки и даже нелепости, которые приходится слышать, видеть и читать. Особенно потому, что они касаются близких мне людей. И потому для сомневающихся в подлинности моих воспоминаний в конце книги приложены копии некоторых документов.

Ничего, кроме саркастической усмешки, не вызывает, например, попытка взять интервью у моего сына, которому на момент смерти деда было всего семь лет. Жили мы к тому времени отдельно, и Алексей с ним виделся от силы 2–3 раза. Кстати, до сих пор по страницам многих изданий гуляет упоминание о нем как о внуке прославленного генерала. Мой сын Алексей Александрович Козлов — отнюдь не внук, а правнук Эйтингона.

Что уж говорить о близкой родственнице, «запомнившей» и рассказывающей о том, как мы жили во время заключения деда, когда ей на момент выхода Леонида из тюрьмы в 1964 году исполнилось всего три годика.

Те немногие близкие Леониду люди, которые часто бывали в доме и поддерживали с ним неформальные отношения до и после ареста, — так же, как и он, репрессированные генералы Михаил Ильич Белкин, Леонид Федорович Райхман и Рамон Меркадер (о нем чуть позже), наверное, многое могли бы рассказать. Но, к сожалению, ни разу не написали и публично не сказали ни слова. И неудивительно: такие были времена, и такова была специфика их работы.

Я родилась в Москве за двадцать дней до начала войны. Первые детские воспоминания связаны с трехкомнатной квартирой на 2-й Троицкой улице, где, кроме нас с мамой, жили бабушка Оля, дедушка Лёня и их дочь, моя тетя Света, тогда студентка медицинского вуза.

Много фантастического связано с фамилией и происхождением моей бабушки Оли. Даже П. А. Судоплатов в первом, американском издании своих мемуаров (Special Tasks) не избежал здесь ошибки. Поэтому разъясняю: моя бабушка (в девичестве Васильева) Ольга Георгиевна родилась 5 июля 1899 года в Москве, в семье ремесленника. Кроме нее, в семье были старший брат Федор и две младшие сестры — Валентина и Александра. Дедушка Леонид неоднократно вспоминает о них в своих письмах и благодарит за помощь его семье. В 1919 году бабушка Оля вышла замуж за Зарубина Василия Михайловича. В 1920 году (5 апреля) у них родилась дочь — моя мама Зоя.

Под своей девичьей фамилией бабушка с дедом и дочерью позже уехала в командировку в Китай. И только в 1929 году перед отъездом в Турцию уже со своим вторым мужем — дедушкой Лёней — получила документы на фамилию деда, данную ему по легенде, — Наумова. Ее же в это время носила и моя мама. Под именем Зоя Наумофф она обучалась в Стамбуле в английской школе. По возвращении в Союз документы никто не исправлял. Так и прожила моя бабушка всю свою жизнь и даже была похоронена под фамилией, которая к ней не имела прямого отношения.

На родной мне Троицкой улице я закончила 1-й класс. И вот в один прекрасный день дедушка, придя с работы, пригласил меня поехать и посмотреть нашу новую квартиру. Она была на улице Чкалова (сейчас Земляной Вал), в знаменитом доме 46/48, и находилась на 8-м этаже с окнами за три стороны. Оттуда открывалась потрясающая панорама города, видны были даже Кремлевские звезды. Когда мы переехали, дом еще не был полностью сдан, и отделочные работы выполняли пленные немцы. В поисках питания они иногда заглядывали в окна и предлагали нехитрые поделки. Мне они запомнились молодыми и веселыми, что никак не вязалось с образами гитлеровцев на экранах.

Наш дом на Троицкой и особенно на Чкаловской был очень радушным и гостеприимным и всегда полон гостей. За ужином за стол садилось не меньше 10 человек. Бабушка, не забывая о язве деда, очень хорошо готовила, умела и любила красиво сервировать стол. С тех еще пор я усвоила, где должна стоять тарелка для хлеба, и ряд других так называемых «премудростей». Выпивали тогда совсем немного. Но какие были интересные разговоры! Они, как правило, касались тех стран, в которых побывали мои родные. Было много шуток, розыгрышей. А так как в доме имелось пианино, то кто-то из друзей частенько музицировал. В те вечера, когда мы оставались одни в кругу своей семьи, предпочитали карточную игру «в кинга»[1]. Понятно, выигрывала та пара, в которой был дед.