Воспоминания военного контрразведчика - Александр Александрович Вдовин

он был лидером, что приветствовалось в среде казаков. Он хорошо пел, плясал, обладал каллиграфическим почерком, который сохранился до самой старости. У него был абсолютный музыкальный слух, отец хорошо играл на гитаре, и к нему часто в барак приходили музыканты с просьбой настроить их музыкальные инструменты. Своего учителя — Василия Ивановича Черкашина вспоминал до старости, переписывался с ним долгие годы. С детьми Черкашина, которые переехали в Москву после войны, он периодически встречался.

С 1919 по 1924 год отец работал по найму. В 1924 году вступил в комсомол и гордился, что был в числе первых комсомольцев Кубани, демонстрируя статью из газеты о деятельности комсомольской организации Усть-Лабинского района. В статье перечислялись все комсомольцы, в том числе и Александр Вдовин, подвергшиеся проклятию местной церкви. Отец долго хранил эту газету, но мне не передал. Если учесть антиказацкую политику Троцкого во время Гражданской войны и в первые годы советской власти, то отцу было чем гордиться, так как он был среди первых строителей новой жизни на Кубани.

С 1925 по 1930 год работал почтальоном на хуторе и в городе Краснодаре. В 1930 году его призвали в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию. После курса молодого бойца отца, как образованного (семь классов) красноармейца, послали учиться в армейскую школу медработников. В конце 1932 года демобилизовали.

В 1933 году он приехал в Москву и работал в тресте Москультстрой, в мае этого же года в числе двух тысяч комсомольцев его направили на строительство метро. В шахте проработал недолго, через восемь месяцев отца назначили директором бараков на станции Лось.

В 1936 году, окончив курсы, он работал машинистом мотовоза на станции Лосиноостровская. Здесь находился крупный железнодорожный узел. Во время войны на всех железнодорожников распространялась бронь, и поэтому он не воевал. Спустя год отец стал работать машинистом подъемного крана, а в 1952 году по состоянию здоровья его перевели на легкую должность поездного контролера, где он проработал до 1960 года. С этого года и до пенсии был багажным раздатчиком.

Отец запомнился мне настойчивым, решительным, достаточно речистым, физически сильным человеком и отчаянно смелым. Держал себя независимо, хотя со всеми был уважителен и всегда помогал людям по любым вопросам: писал письма неграмотным, строил сараи соседям и многое другое.

Перед войной ночью в район Лосиноостровского леса был сброшен с самолета немецкий диверсант. По расчету милиции — якобы в район лесничества. Отец, в числе немногих мужиков из двух бараков, смело взял топор и пошел обезвреживать его. Под командованием милиционера они быстро обнаружили парашют, а вскоре и диверсанта. Обезоружили его, скрутили руки и доставили в отделение милиции. Этот эпизод долго обсуждался и после войны жителями поселка Лось.

Отец мог ночью вскочить на ступеньку вагона движущегося товарного поезда с бревнами, сбросить бревна с вагона ближе к станции Лось, притащить их к бараку, а потом сделать из них качели для детворы. Кто были его помощники в хищении бревен, я не знаю, но качели никогда не пустовали, даже зимой, около них всегда стояла очередь из детворы и взрослых.

После войны рядом с бараками нам разрешили иметь огороды для посадки картошки и других овощей. Жители стали замечать пропажу овощей с грядок. Отец не побоялся ночью выследить вора, поймал и сдал его в милицию.

По сегодняшним меркам он имел слабое образование, но смело брался за любые технические, столярные и плотницкие работы. Вся мебель в доме была сделана им; сараи, которые сперва разрешали строить, а спустя год-два сносили, а затем вновь разрешали строить уже в новом месте, делал сам. Летом периодически перетягивал все матрацы, так как пружины предательски могли вонзиться в тело. Эту операцию он проделывал ловко и быстро. Ко всем домашним работам обязательно привлекал меня. Толку я приносил мало, подавал инструмент, гвозди, что-то придерживал или выпрямлял кривые гвозди, но, главное, наглядно видел, что мужчина должен делать в доме.

Отец никогда за словом в карман не лез, всегда находил веские аргументы, чтобы доказать правоту своей позиции, и в бараке пользовался авторитетом. Дома же нам часто декламировал отрывки из стихотворений Пушкина, Некрасова, Ершова и других русских поэтов, при этом часто вспоминал своего школьного учителя Кривошеина.

За провинности наказывал меня частенько. Я знал, что такое ременная «каша», березовая «каша», стояние на коленях на всех видах круп, гороха (что ему под руку попадалось) и на ребристых, острых поленьях. Отец раздражался, что я не просил никогда прощения, это приводило его в неистовство. Очень хотел узнать, почему я так поступаю, но так ему и не довелось узнать. А для меня было очевидно: раз виноват, значит, должен понести наказание, а если не виноват и все равно наказывают, тогда зачем просить прощения за несодеянное? Поскольку я не просил прощения, то стоял на коленях до обморока. Во время наказаний я редко плакал, что тоже раздражало отца. Но сказать, что я совсем не плакал, нельзя, ревел, и очень громко. При этом кусался, дерзил от бессилия, и это еще более усугубляло мое положение. Но если большие парни или молодые мужики вдруг обижали меня, отец смело давал им сдачи и всегда выходил из этих боев победителем.

В отличие от отца, мама меня никогда не наказывала. За провинности корила, стыдила, увещевала, просила больше так не поступать.

Любовь отца ко мне проявлялась не только в драках из-за меня. В детстве были в моде тарантасы (салазки, сделанные из железного прута, для катания по снегу), и в бараке имели их я и еще один мальчик. В доме всегда был деревянный чижик и лапта к нему, а потом и городки, самокат. Когда я стал заниматься баскетболом, отец купил мне китайские кеды, прочные и долговечные. Коньки и велосипед он приобрел, несмотря на финансовые трудности. Но венцом его любви и справедливости по отношению ко мне стала отправка соседского кота Барсика «в командировку» по железной дороге.

Летом я должен был нарвать полмешка травы птичий горец для нашего поросенка. А в пять — семь лет я обязан был еще и пасти пятнадцать — двадцать штук цыплят, которые гуляли в ограде на улице. К цыплятам имел огромный интерес соседский кот Барсик. Если я отвлекался, то он хватал цыпленка и был таков. Я вел беспощадную борьбу с Барсиком, бил его камнями, палками, но он не обращал на это внимания. Зато на это обращала внимание его хозяйка тетя Таня-хохлушка, которая постоянно жаловалась отцу, и тот жестко наказывал меня ремнем или подзатыльником. Отец