Улыбка женщины - Николя Барро

С тех пор я оставляю свои замечания при себе.

Клод очень импульсивен, переменчив, нежен. Он особенный. В нем всего чересчур. Хорошо темперированная посредственность — это явно не про него.

К тому времени мы были вместе уже около двух лет, и мне никогда не приходило в голову разорвать отношения с этим сложным и в высшей степени своеобразным человеком. Ведь если приглядеться, у каждого из нас можно найти свои странности и капризы. Есть вещи, которые мы делаем, а есть и другие, которые не будем делать ни в коем случае или лишь при определенных обстоятельствах. И люди смеются над нашими привычками или удивляются им.

Я, к примеру, собираю мысли. Фиксирую их, чтобы они не улетучились от меня в своей мимолетности. В моей спальне на стене прикреплено множество бумажек, заполненных ими. Это мои замечания о подслушанных разговорах в кафе и о важности ритуалов, о поцелуях в ночном парке и о человеческом сердце, о гостиничных номерах, садовых скамейках, фотографиях, секретах и тех, кто их выдает, о фонарях на деревьях и времени, которое иногда останавливается.

На фоне светлых обоев мои замечания похожи на тропических бабочек. Это запечатленные мгновения, не служащие никакой другой цели, кроме как всегда оставаться со мной. Когда я открываю дверь на балкон, и по комнате пробегает легкий ветерок, они трепещут крылышками, словно хотят улететь.

Клод в недоумении поднял брови, когда впервые увидел мою коллекцию:

— Что это? — Он с интересом оглядел стену и прочитал несколько изречений. — Ты собираешься писать книгу?

Я покраснела и отрицательно покачала головой:

— Нет, ради бога! Я делаю это, чтобы… — На некоторое время я задумалась, но так и не смогла найти убедительного объяснения. — Понимаешь, я просто делаю это. Без всякой причины. Ну, как другие, например, фотографируют…

— Малышка, может, ты немного того? — спросил Клод, засовывая руку мне под юбку. — Ну, ничего страшного, я сам чуток повернутый… — Он провел губами по моей шее, и мне стало совсем горячо. — На тебе…

Через несколько минут мы уже лежали в постели. Мои волосы разметались в живописном беспорядке. Солнечные лучи проникали сквозь неплотно задернутые гардины и рисовали на деревянном полу маленькие дрожащие круги. Когда все закончилось, я могла бы прикрепить на стену еще одну записку, о любви в послеобеденное время. Но не стала этого делать.

Клод хотел есть, и я поджарила для нас омлет. Он сказал, что девушка, которая умеет так готовить, может позволить себе любую прихоть.

Кое-что я себе действительно позволяю. Например, каждый раз, когда чувствую себя несчастной или на душе тревожно, я покупаю цветы. Разумеется, я люблю их и когда мне хорошо, но в плохие дни они для меня — знак начала новой жизни, того, что отныне все будет в порядке, что бы ни случилось.

Я ставлю в вазу несколько голубых колокольчиков и замечаю, что мне полегчало. Или сажаю цветы на своем каменном балконе, который выходит во двор. Это занятие приносит мне чувство удовлетворения, как будто я делаю что-то действительно имеющее смысл. Я увлеченно разворачиваю газетные обертки, достаю растения из пластиковых контейнеров и помещаю их в горшки. А когда потом набираю в руку влажной земли, жизнь кажется совсем простой. Моим несчастьям противостоят целые каскады роз, гортензий и глициний.

Я не сторонница разнообразия. Каждый день я хожу на работу одной и той же дорогой и всегда выбираю одну и ту же скамейку в парке Тюильри, которую втайне считаю своей. Поднимаясь вечером в свою квартиру, я всегда чувствую, будто за мной следит кто-то, готовый схватить меня, лишь только я оглянусь. Поэтому я никогда не оборачиваюсь на темной лестнице.

Кстати, об этой своей особенности я тогда не рассказывала никому, даже Клоду. Думаю, и он кое-что скрывал от меня.

Изо дня в день мы с ним шли каждый своей дорогой. Я не всегда имела четкое представление о том, чем он занимается вечерами, когда я работаю в ресторане. А может, просто не хотела этого знать. Но по ночам, когда на парк опускалось одиночество, закрывались последние бары и лишь немногие прохожие бродили по улицам, дрожа от холода, мне было уютно в его объятиях.

В тот вечер, погасив свет и прихватив с собой коробку макарон с малиновым наполнителем, я отправилась домой, не подозревая, что найду свою квартиру такой же пустой, как и только что оставленный ресторан. И это был, как я уже говорила, день, который ничем не отличался от остальных.

За исключением того, что Клод попрощался со мной в трех предложениях.

На следующее утро я сразу почувствовала: что-то не так. К сожалению, я не из тех, кто просыпается в одно мгновение, и это странное ощущение возникло еще до того, как в моем сознании начали появляться какие-то определенные мысли. Я лежала на мягкой, пропахшей лавандой подушке, а снаружи доносился приглушенный шум. Где-то плакал ребенок, слышался успокаивающий голос его матери, звук тяжело удаляющихся шагов, потом с визгом захлопнулись дворовые ворота. Я моргнула и повернулась на другой бок. Вытянула руку, еще в полусонном состоянии, пытаясь нащупать рядом того, кого там не было.

— Клод? — пробормотала я.

И тут же вспомнила, что Клод меня бросил.

То, во что еще вчера ночью верилось с трудом, а после нескольких бокалов красного вина и вовсе казалось игрой воображения, стало неоспоримым фактом с наступлением ноябрьского утра. Напрасно я вслушивалась, лежа в постели без движения: квартира была пуста. Из кухни не доносилось ни звука. Никто не сновал там больше с массивной темно-синей чашкой, никто не проклинал вполголоса убежавшее молоко. Не было ни бодрящего запаха кофе, ни тихого жужжания электробритвы, ни единого слова.

Я повернула голову и посмотрела на балконную дверь. Легкие белые занавески не были задернуты, и сквозь стекло пробивалось холодное утро. Я плотнее укуталась в одеяло и вспомнила, как вчера вошла в пустую квартиру со своими макаронами. Только на кухне горела черная металлическая лампа. Некоторое время я, ничего не понимая, смотрела на странный натюрморт на столе: листок бумаги, на нем банка с абрикосовым джемом, который Клод обычно намазывал на свой утренний круассан, вазочка с фруктами, наполовину сгоревшая свеча и две салфетки, небрежно скомканные и заткнутые за серебряное кольцо салфетницы.

Клод раньше не писал мне записок. Когда планы его менялись, он звонил мне или присылал сообщение.

— Клод? — позвала я, все еще надеясь на ответ.

И тут у меня внутри все сжалось от страха. Руки опустились, а макароны стали выскальзывать из коробки на пол, как в замедленной съемке. На мгновение у меня закружилась голова. Я присела на один из четырех стоявших на кухне деревянных стульев, осторожно, как будто еще что-то могло измениться, взяла записку и поднесла ее к глазам.

Снова и снова перечитывала я несколько слов, начертанных на листке крупными буквами. В конце концов мне послышался хриплый голос Клода, шепчущий мне в ухо, словно во сне: