Самый далекий берег - Александр Бушков

Такова вот се ля ви. Печальная се ля ви индивидуума, неспособного процветать в любой другой системе, кроме советской. И что тутсделаешь? Прозябай да терпи…

Хлопает входная дверь, щелкает замок – дражайшая половинапокинула квартиру, а доктор Терехов стоит у окна, смотрит, как она идет кавтобусной остановке, все еще изящная, все еще приманчивая, и доктору горько.

У него серьезные подозрения, причем обоснованные. Что бы тамни было, он хороший психиатр и умеет отличать обоснованные подозрения отнавязчивых состояний. Мозаика обширна: чересчур дорогие духи в сумочке,внушающие сомнения обрывки разговоров по телефону, продуманные иправдоподобные, но настораживающие в комплексе со всем прочим отговорки на тему«где-задержалась-что-делала», намеки доброжелателей, наконец…

Доктор не унижается до пошлой слежки, но в глубине душипонимает, что поступает так не из благородства, а исключительно для того, чтобыне взваливать на плечи дополнительные тяготы. И без того хоть волком вой. Прощевнушить себе, что это ему только мерещится, и нет у нее никакого новорусскогохахаля, и все ее объяснения – чистая правда, и все ее алиби – алиби и есть, авовсе не продуманная система талантливой лжи. И не постанывает она, голая, вчьих-то небрежных объятиях, и в самом деле ночевала у подруги, и в самом делепригубила коньячка на служебном девичнике, и два часа автобус ждала, а духиначальница отдала по широте души… Так проще. И без того тошно. Потому что вответ на вопль «Изменщица! Шлюха!» получишь такое, чему не возразить…

Уж если быть ничтожеством, то не комплексующим. Иначе вообщекранты. Психиатр это понимает лучше, чем кто-то другой. Стиснем зубы и терпим.Хоть и не ждем чудес.

Потом он выходит на улицу, садится в троллейбус, послушнообилечивается, и троллейбус катит по длиннющему проспекту этого неимоверновытянутого в длину города по берегам великой реки.

Если разобраться, это не троллейбус катит, это докторазанесло на борт машины времени, с иезуитским коварством прикинувшейсяоблупленным троллейбусом. И едет себе эта машина меж двух времен, меж двухвремен, меж двух… Это заглавие одной из его любимых книг, точнее, результатудачных трудов переводчика. Нашелся же талантливый человек, смог же перевести«Тime and again» как «меж двух времен», хотя другие, попадалось где-то, тактупо и перепирают, бараны без чувства языка, «время и обратно», буквалистыхреновы…

Меж двух времен едет троллейбус, меж двух времен. Вокругвроде бы давние, знакомые с детства дома, среди коих совсем мало новых,современной постройки – разве что парочка помпезных банков. Вот только вокругэтих знакомых девятиэтажек, пятиэтажек, присутственных зданий, памятников имагазинов кипит другая жизнь, то самое смешение времен.

Здесь ездят сверкающие лаком машины, да что там – не ездят,а вальяжно плывут. Здесь сверкают вывески шопов, где иные яства стоят большемесячной докторской зарплаты. Здесь прогуливаются девушки немыслимойухоженности и упакованности. Здесь, проходя по улице, небрежно прижимают к ухумобильные телефоны, мимоходом узнают время по немыслимо дорогим часам искрываются в немыслимо дорогих кабаках. Это и есть смешение времен, какдумается доктору Терехову, давнему любителю фантастики. И это – хуже всего.Оттого, что – смешение, существуй новое и старое в двух разобщенных мирах, поотдельности, не пересекаясь, было бы не в пример легче…

А ему еще ехать и ехать, спрессованному в гуще социальноблизкого народа, потому что квартира его и место работы – чуть ли не впротивоположных концах нереально вытянутого в длину города. Когда былавозможность, не озаботился поменять квартиру, полагал, что по исполнении тогосамого неписаного договора дадут новую, а теперь все это нереально – и получитьновую, и поменяться…

Ему еще ехать и ехать. И, чтобы отключиться, скоротатьвремя, занять чем-то мозги, доктор Терехов вновь и вновь прокручивает в головеочередной сюжет ненаписанного фантастического романа, шлифуя его, ограняя,продумывая.

Правда, все это без пользы. Отчего-то так повелось,невезение достало его и здесь. В голове все складывается великолепно, но, едвапопытаешься перенести все это на бумагу, дальше второй страницы непродвинешься, не получается, и все тут. Вроде бы и есть роман в голове во всехдеталях, эпизодах и диалогах, но на бумаге это не выразишь, он давно оставилвсякие попытки…

Итак… Крохотный сибирский городок, сонное захолустье (междупрочим, родина доктора Терехова, так что тут особенно и выдумывать нечего).Тридцать тысяч человек, в основном частные домики, разве что в центре двадесятка многоэтажек, но из них половина – дореволюционной постройки. Мебельнаяфабричка – вот вам и вся промышленность. Два кинотеатра. Драмтеатр опять-такидореволюционной постройки. Электротехнический техникум – вот вам и все вузы.

Да, главное-то мы и забыли! На дворе – одна тысяча девятьсотшестьдесят пятый год, лето. Только что снят Хрущев, что никого здесь неповергло ни в уныние, ни в радость – помер Максим, и хрен с ним… Это –сибирское захолустье. Здесь нет ни диссидентов, ни золотой молодежи, ничеготакого. Сонное царство, в общем.

Здесь никто не сомневается в идеалах – и не превозноситидеалы. Здесь просто живут, не считая, что чем-то обделены. Такой городок.

Трое главных героев, типичные восьмиклассники того времени,обитают в той части города, что исторически именуется «правый берег» – дома тампочти сплошь частные, а единственное интеллектуальное развлечение представленотанцплощадкой на турбазе, куда наши друзья пока что не ходят, они стеснительныпо малолетству, поскольку на дворе, как уже говорилось, шестьдесят пятый год, авокруг – сибирское захолустье. Другое время, другие люди. В чем-то ужаснопатриархальные, кстати.

Они, между прочим, искренне верят во все то, что пишут вгазетах и твердят комсомольские секретари. Верят всем идеологическим штампам ипропагандистским клише. А что вы хотели? На дворе, еще раз повторим –шестьдесят пятый… Наши трое – нормальные комсомольцы, типичные советскиеребята, кем им еще быть в этом году и в этом городе? Так-то…

Правда, это уже шестьдесят пятый. И наша троица – некакие-то там зашоренные аскеты, а нормальные парнишки со всеми свойственнымиэтому возрасту желаниями и побуждениями. Они уже курят втихаря, они ужепробовали пивко, они уже начинают помаленьку гулять с девочками и предприниматьпервые робкие попытки прикоснуться к теплому и манящему – но все это опять-такиотмечено печатью известного целомудрия и робости. Ну, как-никак, шестьдесятпятый…

Только что по экранам победно прошли французские «Тримушкетера» – и не только мальки, но и кое-кто из ровесников наших героев ещеносится по улицам с деревянными или проволочными шпагами. Но не эти трое. Нуда, они тоже играют – но их игры, можно сказать, на порядок выше.

Уже стесняясь чуточку, свои деревянные мечи они уносят вближайший тополевый лес, далеко протянувшийся по берегу речки, завернутыми втряпки. Мол, на рыбалку пошли, а в тряпках – удочки. Но, зайдя подальше…