Корсары Ивана Грозного - Константин Бадигин

Недавно царь пожаловал его за верную службу в думные дворяне, чин не боярский, но и не малый.

Царь Иван окончательно поборол приступ гнева и страха.

— Нет, Михаил, не можно всему русскому боярству, князьям и думным людям головы рубить. А челобитчиков прикажу схватить — и в погреба. Разберусь, кто в чем виноват, и накажу по заслугам. Боярин Ивашка Федоров с ними?

— С ними, великий государь.

— А Ивашка Висковатый?

— С ними.

— Боярина Федора и печатникаnote 1 Висковатого не трогать. Остальных всех в тюрьму, — повторил царь Иван. — И стражу смени. Своих татар поставь. Делай… А ты останься, Афоня.

— Великий государь, — выступил вперед Скуратов, — дозволь слово молвить.

— Говори.

— Я мыслю, великий государь, надо тебе к челобитчикам выйти и с ними говорить. Не дай бог, им в головы лихое придет против твоей милости. Я видел, многие оружны, в доспехах…

— Оружны! — снова вскипел царь. — Разогнать изменников, вон из дворца, метлами гнать, метлами…

— Во дворце верных людей немного, — сказал князь Михаил. В голосе его послышалась растерянность.

— Пьяница несчастный. — Царь замахнулся на шурина посохом. — Не заботишься ты о наших царских делах!

— Великий государь, — продолжал Малюта Скуратов, — я вызнал в пытошной, что недовольны бояре, недоброе затеяли, речи скаредные говорили. Не надеясь на земских, я вчера твоего слугу Гришку Ловчикова послал в Слободу. Наши люди вот-вот должны прискакать.

Царь обнял Скуратова.

— Ты прав, я выйду в большую палату, послушаю, что бояре скажут. Спасибо, Гриша, за верную службу…

— Я должен, великий государь, знать то, чего не знают другие, — скромно опустил глаза Малюта.

В большую палату царь Иван вышел, сияя золотой ризой, с высокой шапкой на голове. Со всех сторон плотной толпой его окружали знатные опричные вельможи.

Челобитчики, ожидавшие царя, дружно повалились на колени. Это были люди, на которых держалось русское государство. В первом ряду стоял боярин-конюшийnote 2 Иван Петрович Федоров, глава московского боярства.

Царь бесшумно поднялся по приступкам, крытым красным ковром, и уселся на мягкую подушку золоченого кресла.

— Кто будет говорить? — спросил он, строго посмотрев на собравшихся.

Вперед выступил печатник Иван Михайлович Висковатый. Он был сед, бороду расчесывал на две стороны. Лицо строгое, с резкими чертами. Из-под лохматых бровей глядели серые, навыкате глаза. Одной рукой он придерживал большую государственную печать, свисавшую с пояса на золотой цепочке.

Подойдя к царю, Висковатый опустился на колени и подал свиток.

Царь Иван взял бумагу и быстро пробежал глазами по строчкам.

«…Все мы верно тебе служили, проливали кровь нашу за тебя, — читал царь, — ты же за заслуги приставил к нам своих телохранителей, которые хватают братьев и кровных наших, чинят обиды, бьют, режут, давят и убивают».

— Мой верный слуга, — сказал царь вельможе, подняв на него глаза, — ты тоже подписал челобитную?

— Великий государь, — отвечал Висковатый, оставаясь на коленях, — прошу тебя, вспомни о боге, не проливай крови невинных. Не истребляй своих. Твой отец и твой дед не превращали своих слуг в рабов. Раб не может быть ни верным, ни храбрым. Подумай, великий государь, с кем ты будешь впредь не то что воевать, но жить! Мы хотим по-прежнему быть тебе советниками. Мы хотим, чтобы ты прислушивался к голосу своих верных слуг. А не гнал их прочь.

— Разве не я созвал собор? Я многих людей слушал, — прервал царь Ивана Висковатого. — Вот уж двадцать лет я слушаю твои советы, Ивашка, раб мой. Разве я гнал тебя прочь?

— Это так, великий государь, ты ласков ко мне и позволяешь глядеть твои светлые очи. Но многих верных и мудрых ты лишил жизни, отринул с глаз, держишь в опале…

— Я гоню от себя врагов, солжививших клятву и посягнувших на жизнь нашу.

— Наговоры, великий государь, — послышалось из толпы бояр, дворян и князей, стоявших на коленях. — Ты веришь опричникам, людям с черным, лживым сердцем.

Царь с трудом сохранял спокойствие.

— Кто сказал? — негромко спросил он.

Воцарилось молчание.

С поднятой головой из толпы выступил престарелый, седобородый человек:

— Это мои слова.

Малюта Скуратов нагнулся к царскому уху.

— Князь Василий Федорович Рыбин-Пронский. Отец его великим князем Василием обижен, — прошептал он, — а по отцу обижен и сын.

Царь Иван долго и внимательно его разглядывал. Князь поблек и съежился под его взглядом.

Бледное лицо царя передернула судорога.

— Добро, добро, — произнес он сквозь зубы, — запомню тебя, верный слуга… А сейчас ступай туда, где стоял.

Князь Василий Рыбин-Пронский поклонился царю и опустился на колени на прежнем месте.

В это время Скуратов, пригнувшись, стараясь не обратить на себя внимания, вышел из палаты.

— Раб есть раб, а господин есть господин… — сказал царь, обернувшись к Афанасию Вяземскому. — Я к ним душой, а они, собаки, вишь что задумали — моих верных слуг опричников порочить! Нет, пес, — он посмотрел на Висковатого и с яростью ударил о пол посохом, — я вас еще не истребил! Я только начал…

Толпа челобитчиков грозно зашумела. Без Малюты князья и бояре чувствовали себя свободнее:

— Великий государь, повели слово молвить, — снова поклонился Висковатый. — Мы не хотим умалять прав, дарованных тебе богом. А я… я повинуюсь твоему приказу, даже если он противоречит божьей воле. Но мы слуги твои, а не рабы. И от святых отец сказано: царю царство держати и власть имети с князи и с бояры. Умоляем тебя, великий государь, не разделяй на две половины царство: земство, опричнина. Не проливай невинной крови…

Мудрый государственный деятель Иван Висковатый знал, что Ливонская война поставила царя Ивана в затруднительное положение. Единение всех сил государства стало необходимостью, и Висковатый был уверен, что царь Иван согласится отменить опричнину. За два года кровавых расправ царь приобрел новых врагов среди московской знати. Но многие простили бы свои обиды, лишь только бы он распустил опричнину. «Царь Иван не совсем сошел с ума, — думал Висковатый, — и должен понять, что опричнина приведет государство к разрушению и упадку. А земский собор, недавно проходивший в Москве, показал ему преданность и единомыслие всех людей. В то же время, если бы царь не был слаб, он не созывал бы собора».