Ночник - Денис Драгунский

Дома были похожи на проекты московских архитекторов тридцатых годов, улицы тоже – всё большое, просторное, ребристое и из хорошего камня. Я видел это на выставках и на картинках.

Опять – потому что такие сны много раз приходили мне в конце восьмидесятых. Приехав в Вашингтон в 1994 году, я с изумлением понял, что мне снилось что-то похожее на этот город. Не весь, конечно, а отдельные места – Фаррагут-сквер, Коннектикут-авеню там, где гостиница «Мэй-флауэр», восьмерной перекресток на Дюпоне…

Я сижу на кафедре классической филологии, но не тогда, сорок лет назад, когда учился, а сейчас, в эти дни.

На огромном столе наставлены откупоренные бутылки. Остатки колбасы и сыра на картонных подложках.

Пробки, конфетные бумажки. Подсыхающие лужицы пролитого вина.

Оля Смыка и Оля Савельева поют латинские пословицы на русский, даже на какой-то кабацко-цыганский мотив.

mala herba cito crescit, эх!

epistola non erubescit, эх!

ars longa, эх, да! vita brevis

sit tibi, ой, да! terra levis

Должно быть, оттого, что мне вчера, 31 декабря то есть, звонила Оля Смыка.

Перевод пословиц:

mala herba cito crescit – дурная трава быстро растет

epistola non erubescit – бумага не краснеет

ars longa, vita brevis – искусство вечно, жизнь коротка

sit tibi terra levis – пусть тебе будет земля пухом

В удобной большой комнате в низких креслах сидят люди. Совещание. Я там не работаю, меня пригласили присутствовать. Ведет заседание Оля, моя жена «к двум Олям из вчерашнего сна никакого отношения не имеет». Может быть, это ее кафедра? Но я точно не знаю, и вообще вида не подаю, что мы с ней знакомы.

Сижу в стороне, наблюдаю. Какой-то очень красивый молодой человек – высокий, изящный, отлично одетый – все время тянет руку. В руке у него листок бумаги. Вот Оля ему предоставляет слово. И он говорит, как все (называя людей по именам) плохо работали в прошлом году. Такой вот «донос вслух». Все очень смущены, но делают вид, что ничего, все в порядке…

Народу довольно много. Я, однако, сижу. Раскрываю портфель, достаю что-то почитать. Вдруг какая-то женщина кричит мне через весь вагон: «Хватит делать бездарные надписи на своей дурацкой книжке!» Я киваю, соглашаюсь. Хотя мне это неприятно, конечно. Тем более что я повода не давал – я достал не свою книжку, и вообще не книжку, а газету.

Снова трамвай. Холодно, бегу, не успеваю, двери закрылись, трамвай вот-вот двинется, колочу по окну, водитель открывает.

Еду непонятно куда. Рассматриваю людей в вагоне.

Люди все незнакомые, но интересные.

Зима, дорога – как будто от метро «Беляево» до метро «Калужская».

Ночь. Длинная улица. Это Профсоюзная улица. Но она совсем другая, чем в реальности. Улица идет вниз и потом вверх, от холма к холму, а поверху – высокий и широкий путепровод, то есть вторая дорога, и машины в основном по ней едут, там, в высоте, а редкие пешеходы и совсем редкие машины – понизу. Мы с Олей идем по этой нижней запущенной дороге, почти по тропинке, – идем в музей какой-то. Идти неудобно – скользкий слежавшийся снег буграми, тротуар нечищеный, иногда попадаются раскатанные темные полосы льда, надо все время смотреть под ноги. Оля говорит: «Давай поймаем такси или сядем на автобус – нам еще очень далеко». И она показывает рукой на здание, стоящее на вершине дальнего холма. В самом деле далеко. И дорога скользкая. И холодно. Но я почему-то настаиваю, что надо идти пешком.

Поднимаемся – а если по правде, то не просто поднимаемся, а лезем, карабкаемся наверх по очень крутой и очень неудобной, тесной, скользкой, с высокими ступеньками, бетонной лестнице. Трудно и страшно.

Страшно поскользнуться и упасть, скатиться вниз, страшно вывалиться наружу, потому что у лестницы низкие бетонные перила, а стен нет, холодный мокрый ветер дует в лицо. Лезем на верхний этаж, чтобы попасть в офис, где работает Басилашвили. Да, именно!

Но не актер, разумеется, а какой-то киноперсонаж. Тот, чью роль играет Басилашвили. Сейчас играет, вот как интересно. То есть мы как будто внутри кино. Но – понимаем это. То есть мы актеры на самом деле. Или зрители, вообразившие себя актерами.

Но взбираться по этой лестнице все равно страшно.

Незнакомый человек спускается навстречу. Полутемно, тесно. Едва удается разминуться.

Почти пустая комната. Голая женщина разговаривает со мной. Я при этом одет. Сижу на столе. Она передо мной стоит. Какой-то хороший, дружеский, добрый, даже нежный разговор. Она красивая, стройная. Во время разговора она иногда на секунду обнимает меня за плечи, гладит по руке, я тоже прикасаюсь к ее плечу, но весь разговор совсем обычный, и вообще наше общение – совсем не сексуальное, ни капельки.

Через стеклянную дверь я краем глаза вижу, что какая-то одетая женщина подходит со стороны коридора, берется за дверную ручку и начинает приоткрывать дверь.

Голая женщина вдруг кричит:

– Если эта сука войдет опять…

«Опять?» – мысленно удивляюсь я. Что-то я не помню, как она раньше сюда входила, и вообще я здесь в первый раз. И я спрашиваю:

– А почему опять?

Голая женщина кричит еще громче:

– Если эта сука войдет опять, я просто не знаю, что сделаю!

Так громко кричит, что я просыпаюсь.

Смотрю вблизи на женское лицо.

Оно кажется мне чуть больше, крупнее, чем бывает на самом деле. Немного, но заметно. Как будто бы в масштабе один к одному и двум десятым.

То ли я в очках и смотрю с близкого расстояния, то ли просто не знаю что.

Гармоничные, прекрасные черты. Похоже на знаменитую голову Геры из римского музея Альтемпс. На ту, перед которой плакал Гёте. Я тоже ее видел. Но не плакал. Я плакал, взяв тайком за лодыжку Афродиту Книдскую – тоже в палаццо Альтемпс. Плакал я потому, что эту лодыжку показывал нам – в числе прочих бедер, пяток, плеч и кистей рук – преподаватель истории античного искусства Глеб Иванович Соколов. Он показывал нам фотографии таких вот фрагментов, и мы должны были сказать, какая это скульптура. Почему-то я твердо знал – был 1970 год, – что никогда не увижу живую Афродиту Книдскую из палаццо Альтемпс.

И трон Людовизи, где две служанки помогают богине выйти из пены морской, – из того же палаццо – тоже не увижу. Да, я был уверен, что никогда, никогда не подойду, не рассмотрю.