Зеркальный лабиринт - Софья Ролдугина

– Послушайте, – перебил Лёвкин. – Послушайте, мать вашу. Какая девочка? Я её только что похоронил! Мертва она. Нет больше никакой девочки.

– А как же листовки? – спросили в трубке. – Не бывает такого. Пока ищут – есть надежда. Вы не отчаиваетесь, ладно? Отчаиваться ни в коем случае нельзя!..

Маша уснула, тяжело уронив голову ему на плечо. Лёвкин сбросил, а затем вовсе отключил телефон. Он никак не мог разобраться, что творится в душе. За окном мелькали серые многоэтажки старого района, столбы, деревья, парки, газоны, киоски, магазины, люди. Среди всего этого Лёвкин видел листовки с фотографией его дочери. Ямочки на щеках, все дела.

Доехали быстро. Лёвкин растолкал жену, повел ее, полусонную, через двор к дому. В коридоре разул, снял верхнее, уложил на диванчике в крохотной летней кухне. Маша что-то бормотала, царапала ногтями кожу на запястьях, и, наконец, уснула.

Вечер подступал незаметно, небо чернело и расцветало звездами. Лёвкин убрался в комнатах, приготовил ужин, сделал множество мелких, ненужных и необязательный дел, лишь бы не сидеть в тишине в доме. Когда стемнело окончательно, вышел на крыльцо и, облокотившись о перила, нервно выкурил сигарету.

В мутном свете фонаря было видно, что с обратной стороны забора кто-то подошел. Лёвкин подумал, что ведь никого тут толком не знает, на юге города, где многоэтажек днем с огнем не сыщешь, зато дома разной степени ухоженности расползлись на много километров вокруг. Даже соседей Лёвкин никогда не встречал или не обращал на них внимания.

В ворота постучали. Лёвкин подошел, на ходу закуривая вновь, открыл калитку, обнаружил за ней полноватую женщину лет сорока, в халате и в тапках. Женщина держала в руках сорванную листовку.

– Это ведь ваша дочь, да? – спросила женщина неприятным, каким-то хриплым голосом.

– Допустим.

– А вознаграждение положено?

– Какое вознаграждение? Вы о чем? – закипая, произнес Лёвкин. – С ума все сошли, что ли? Где вы были три дня назад, когда она пропала? Куда вы все глядели?

Женщина неожиданно ловко схватила его за ладонь. Рука у нее была влажная и холодная.

– Послушайте, я правда ее видела, – сказала она. – Тут недалеко. Три квартала по прямой. Где озеро с утками, знаете? Вам разве не интересно?

Лёвкин вздохнул и сказал:

– Она умерла. Её нашли вчера. А сегодня похоронили.

– Час назад. Кормила уток хлебушком, – серьезно сказала женщина. – Вознаграждение будет?

– Какое, к черту… – он попытался вырваться, но женщина держала крепко. Трепыхнувшись, как муха в паутине, Лёвкин обреченно махнул рукой. – Вы что, показать мне хотите? Думаете, правда там моя девочка?

– Ваша, ваша, чья же еще. Поторапливайтесь.

Лёвкин оглянулся на освещенный прямоугольник входной двери. Он знал, что Маша будет спать еще час, может быть два, потом проснется и отправится во двор, возиться с розами. Придет глубоко за полночь, грязная, с израненными в кровь руками, пахнущая грязью, свалится на кровать и уснет снова. Бесконечный цикл последних дней.

Женщина потянула:

– Торопитесь, говорю!

И Лёвкин подчинился.

Они шли по пустынной дороге. Лёвкин докурил, вышвырнул окурок в ночь. Женщина шлепала тапками по асфальту. В ее волосах торчали бигуди. До озера добрались минут за тридцать. Это было старое дикое озеро, с одной стороны густо заросшее камышами, а с другой расчищенное, с торчащими подмостками для ловли рыбы. Тут стояло несколько лавочек и горели фонари.

На одной из лавочек Лёвкин приметил крохотную фигурку, и сердце его заколотилось. Он бросился, опережая женщину, едва не закричал от нахлынувшего возбуждения, от надежды, но скоро понял, что никакая это не фигурка, а сверток одежды, лишь издалека похожий на человеческий контур.

– Вон там я ее видела, – сказал женщина, уверенно ткнув пальцем на подмостки. – Кидала уткам хлеб. Всё, как на фотографии. Совпадение стопроцентное.

Лёвкин подошел к берегу, ступил на деревянный мостик. Тихо было вокруг. Тихо и темно. Даже лягушки не квакали. Лёвкин попытался вспомнить, был ли он вообще когда-нибудь здесь, и не смог. А ведь они с Ирой любили гулять.

Он обогнул озеро, мимо склоненных ив, мимо камышей, а женщина, стоя под бледным светом фонаря, время от времени кричала ему:

– Точно вам говорю! Поищите хорошенько! Наверняка спряталась. О, эти дети любят везде прятаться!

«Что я такое делаю? – подумал Лёвкин. – Я же был на похоронах утром. Зачем я здесь?»

Но он продолжал упорно шарить взглядом по кустам и среди веток, продолжал испытывать надежду на прочность.

В какой-то момент, когда Лёвкин отошел очень далеко от дороги, женщина крикнула:

– Знаете, она, наверное, уже где-то далеко! Ищите сами! Не нужно мне ваше вознаграждение! – махнула рукой и растворилась в темноте…

Домой он вернулся в одиночестве и, конечно, застал Машу, пересаживающую розы. Сколько раз она пересадила их с места на место за последние три дня.

– Руки болят, – пожаловалась Маша, когда он присел на корточках неподалеку. – Все в царапинах. Отвезешь меня с утра к доктору?

– Ты это уже говорила. Помнишь? Вчера. И позавчера.

– А ты что?

– С утра возвращаешься. Пересаживаешь и пересаживаешь. Сдались тебе эти розы.

– Запихни меня в такси и отвези в доктору, – сухо сказала Маша. – Не слушай, что я там говорю. Это все из-за чувства вины. Без Ирочки в доме слишком тихо.

Это точно. Слишком.

Он вернулся в дом, принял душ, включил телефон, чтобы проверить почту. Пришло три сообщения о пропущенных звонках. Все с неизвестных номеров. Тут же телефон завибрировал. Разглядывая цифры, Лёвкин понял, насколько сильно устал.

– Алло?

– Я девочку вашу нашел, – сказали в трубке. – Маяковский район, знаете? Где стадион.

– Какой, в жопу, стадион? Она мертва! Мертва, слышите?

– Я смотрю на нее сейчас, – сказали в трубке. – Светлые короткие волосы, улыбается, шортики такие, синего цвета, с корабликом на кармашке. Всё верно?

Лёвкин открыл рот, но промолчал. Про шортики никто не знал. На фото их не было видно, конечно.

– Приезжайте. Она тут голубей кормит хлебом. Не ручаюсь, что смогу её задержать.

Трубку повесили. Лёвкин тут же судорожно набрал такси, потом рванул к жене в огород, схватил её под локоть: «Живее!», и вдвоем они выскочили на улицу. Маша не успела даже помыть руки. Лёвкин чувствовал, как дико, импульсивно, с надрывом бьется сердце. Через несколько минут подъехало такси. В салоне пахло огуречным лосьоном. Лёвкин назвал место, которое у стадиона, хотя ни разу там не был и даже не знал, сколько вообще стадионов в этом городке. Таксист вроде бы понял.