Умный, наглый, самоуверенный - Вера Коркина

Денег за комнату попросила мало, но надо же ей кому-то рассказывать про позавчерашних любовников. Она божилась, что лучшие любовники — еврейские мужчины, потому что ценят в женщине образование, и какая тут связь, не пойму? Вторая тема, кроме мужчин, была про талант. Про талант она мне все уши измучила, что, мол, если есть талант, то ничего больше и не надо — ни счастья в личной жизни, ни детей, ни денег. Он один все заменяет. Интересовалась, какой у меня талант. Я отвечала, что никакого, а она не согласилась, уверяла, что я не осознаю. Неделю излагала свою жизнь и мировоззрение, даже вытащила виолончель. Я на этот футляр давно смотрела — а вдруг это вязальная машина, — но не тут-то было — Матильда Карповна нарядилась, как на концерт, и сыграла. А собачка по кличке Хьюго подвывала. Им бы в цирке выступать, был бы успех. Но, в общем, она отыскала мне работу, и такую, что ни приведи господи. Смекала-смекала, подмигивала-подмигивала, стряпали заварные пирожные — гостя ждали, а приковылял старичок с козлиной бородкой, а звали его, господи прости, что за имена такие, все не абы как, — Изольд! Пили настойку из наперстков, Матильда уверяла, что это колчаковское серебро. Но у ней все по высшему разряду. У нее, Матильды, ничего плохого быть не может. Даже фигура у нее отличная, хотя какая там фигура в семьдесят три года — руины. Потом старичок приказал: „Покажи ноги“, а Матильда мне закивала, мол, покажи, не стесняйся. Он спрашивает: „Где занималась?“, я ответила, что гимнастка.

И знаешь, куда он меня на другой день отвел? Тебе такое и в голову не взойдет. Устроил артисткой варьете в ресторан „Луна“. Там сразу подол задрали, даже и не спросили, хочу я им ноги показывать или нет, а потом и платье пришлось скинуть. Пока в программу вводили, содрали семь шкур, ты не поверишь, с пятидесяти шести схуднула за месяц на сорок девять. Хореограф злой, как овчарка, вилястый, с оранжевыми волосами, есть запретил все, кроме салатов. Однажды вечером я скушала две булочки, так он наутро вопил: „Нажралась! Как жабу раздуло!“ Как он догадался, не пойму. Заставлял еще сальто крутить — в пышной юбке с перьями, они друг за друга цепляются, а снизу ничего, кроме трусов. После сальто все на голове: и перья, и юбка!

В общем, я там проработала месяц, живот ввалился и ребра вылезли, но тут мне повезло. Там был официант Гоша, дразнил „вихоткой“, оттого что я не могла волосы гладко прибрать, а про гель мне никто и не подумал посоветовать. Так вот, этот Гоша сочувственно ко мне отнесся: „Какая из тебя артистка, вихотка, носишься, как на минном поле с перепугу, хочешь, пристрою в хороший дом?“ Я ему отвечаю — что угодно, только не сальто.

На другой день подошел мужчина в светлом костюме, одеколон просто дивный, сказал, что ему нужна девушка по хозяйству и жить в квартире постоянно. Я спросила: „Без интима?“, а он засмеялся, что это надо заслужить, а за просто так он меня обслуживать не намерен. Я растерялась, но, в общем, выбирать-то было не из чего — в ресторане я бы окочурилась. И еще понадеялась, что смогу по выходным навещать Марусю. В ресторане всего один выходной — понедельник, который я лежала, как мертвое тело. В общем, собрала сумку, выпили с Матильдой на прощанье по наперстку. На этот раз повезло, обошлось без виолончели.

Квартира у него трехкомнатная, белая, как больница, и ни пылинки нет, все новое — и ковры, и мебель, картина всего одна, с деревом, на котором вместо листьев растут глаза. Жуткое дело, между прочим. Как взглянешь — глаза совершенно настоящие, смотрят — и мурашки ползут по коже. Стараюсь не глядеть, а голова сама поворачивается.

Через неделю я уже по Матильде и ресторану начала скучать. Делать нечего, по телефону отвечать нельзя, машина стирает, пылесос метет, ужинает он не знаю где, на завтрак ест рыночный творог или фрукты. Только и дел, что обед, на который, может, приедет, а может, не приедет, а если приезжает с компаньоном, то из комнаты выходить запрещено. Один раз шесть часов там просидела — ни пошевелиться, ни в туалет. На другой день попросила аванс и купила шерсть со спицами. С соседями разговаривать нельзя, только здороваться можно. Про Марусю я даже не заикнулась.

И главное, Таня, я начала его бояться. И причины-то нет, вежливенько все. Однажды приехал рано, у меня кастрюля не помыта. Он посмотрел на кастрюлю, на меня, так в упор, будто раздумывал — давить таракана или нет, и принялся сам еду готовить, вынул из холодильника овощи, потушил, развел сок водой и поставил прибор на одного. Сам все съел, даже не взглянув, вымыл посуду и ушел, не удостоив. На все мои „Да я сама, да я сделаю..“ — ни звука, только такие взгляды, будто хотел меня из этой жизни выдавить за непригодностью. И как-то мне нехорошо стало, Танюша, будто меня горячей манной кашей окатили. Теперь я посуду сразу убираю.

В другой раз зашел в мою комнату, она в конце коридора, я слышу его шаги, что сюда идет, и что-то нутро сжимается. Зашел, принюхался, как пес, скривился и процедил: „Надо проветрить“. Посмотрел на стулья: „Одежда должна висеть в шкафу“. А потом еще с издевочкой: „А какие, мол, у тебя духовные интересы?“ Я прямо остолбенела — а у тебя, думаю, какие, козел? Спрашивается, что в этом ужасного? А у меня тем не менее ноги похолодели. Потому что это, считай, предел внимания. Так он меня вообще не видит, я для него вроде хомяка в банке. Через два дня сказал еще одно предложение: „Скучно тебе, Юля?“ Я думаю, ну надо же, знает, оказывается, как меня зовут, а сама киваю отрицательно, чуть шею не свернула, так старалась. Он усмехнулся, уехал и привез щеночка. Без этого щеночка я бы человеческую речь начала забывать, одни команды слушаю. Ужас, как обрадовалась собаке, а он говорит: „Живности в доме прибавляется“.

А недавно иду по улице и вижу объявление на курсы вязания на машине. Три раза в неделю, и прямо в соседнем доме. Как лунатик туда заплыла и сама не заметила, как деньги заплатила. Вышла и думаю: „Что же я наделала-то?“ Он же мне запретил „шляться“ и знакомиться с кем-нибудь вообще. Я тебе имя его не пишу, потому что запрещено упоминать. Так и сказал — забудь мое имя. Про себя зову его А. С. Так вот, возвращаюсь, своим поступком полностью убитая, и сразу все чистосердечно выкладываю. Он спокойно так говорит: „Сходи и забери деньги назад“. Я спрашиваю: „А если не отдадут?“. Он отвечает: „А тогда сделаешь вот так!“. И вытаскивает из стенного шкафа натуральный пистолет и приставляет к моему уху. Я взвизгнула и бросилась на диван. А он смеется: „Это ненастоящий. Шутка“. Как тебе такая шутка? По-моему, так бандитская…»

Авилов зашел в «Старый рояль», сел в угол под пальмой, заказал кофе, коньяк, баклажаны и кусок фруктового торта. Попросил сделать погромче музыку и кивнул Абрамовичу. Лева подошел, картинно попыхивая трубкой. Цвет трубки был в тон пиджаку. Лева был щеголем и подбирал джемпер к пиджаку, то и другое к рубашке, все вместе — к трубке, не забывая про обувь. Авилов удивлялся, сколько времени Лева тратит, изучая каталоги и досконально разбираясь в часах, галстуках, носках, платках и одеколонах. Капризничая и придираясь, Лева выжил из «Старого рояля» одного повара и привел другого, с которым отлично ладил и вел задушевные беседы о сортах вырезки.