Альбуций - Паскаль Киньяр

Именно в этом 69 году Цезарь распростился с бедностью. Он с удовольствием носил серебряный сенаторский перстень. Начал с того, что разграбилДальнюю Испанию. В те времена Альбуций еще только зарождается и растет в водах материнского чрева. А Цезарь в Кадиксе выходит из храма Геракла. И видит прямо перед собою гигантскую статую, изображающуюАлександра. Застывает в изумлении. Присаживается на холодную ступеньку цоколя. Сам он писал, что испытал в тот миг «глубокую печаль» — чувство, доселе ему неведомое. Он думал: «Мне уже двадцать девять лет. В этом возрасте он покорил весь мир, а я еще ничего такого не совершил. Я понапрасну трачу время. Моя кровь течет в жилах праздных, никчемных рук. Пора бросить Испанию с ее овцами и красноземными равнинами. Пора вернуться в то место, где меня не ждут, но где я должен заставить людей трепетать при виде меня либо от одного звука моего имени. Через шесть дней я буду в Риме». И он приказывает седлать коней. Пересекает всю Галлию. Проезжает через Новару в Милан. Женится на внучке Суллы и Помпея.

Во время войны с пиратами один лишь Цезарь поддерживает Помпея. Именно эта война, с ее неисчислимыми бедствиями на море, потерями кораблей и захватами людей, наиболее ярко отображена в романах Альбуция Сила. Год спустя, в 66-м, Помпею помогает не только Цезарь, их сторону уже принял и Цицерон. В 59 году Цезарь начинает принудительную вербовку матросов. В том же 59 году Альбуций начинает изучать «Латинскую Одиссею» у грамматиста. И пишет свою первую прозу — сочинения, посвященные героям. Цестий сообщает, что первый текст Альбуция, кажется удостоенный премии, повествовал об Ахилле и назывался «Ахилл поющий». К сему Цестий добавляет, что Альбуций с детства проявлял стремление включать в свои романы отрубленные руки. Самый ранний из них был озаглавлен так: «Руки Фидия». Но наиболее знаменитый из его романов — это, вне всякого сомнения, «Безрукий солдат». Цестий, Аррунтий и Анней Сенека сохранили всего лишь резюме этих сюжетов и те отрывки из диалогов, что показались им ярче и оригинальнее всех других. Я, как могу, возвращаю к жизни эти литературные привидения.

Сцена первая: афинянеотдают Фидия в наем элейцам, чтобы он изваял для них Юпитера-Олимпийца. Стороны заключают следующий договор: элейцы либо возвращают Фидия, либо выплачивают Афинам сто талантов.

Сцена вторая: Фидий изваял бога. Когда статуя для храма закончена, элейцы обвиняют Фидия в краже золота, отпущенного на отливку скульптуры. В наказание за это кощунство они отрубают ему руки. Затем возвращают афинянам самого скульптора и инкрустированный ларец, где находятся обе его руки. Тщетно афиняне требуют от элейцев выплаты ста талантов. Тогда они затевают судебный процесс.

— Jam Phidian commodare non possumus (Теперь мы никому больше не сможем отдавать в наем Фидия). Следовательно, вы нанесли нам невосполнимый урон.

— Но вам вернули того, кто сделал статую.

— Однако у нас нет его рук.

— Это ложь. У вас есть его руки, мы вам вернули их в инкрустированном ларце.

— Но они отсечены.

— О его кощунстве свидетельствовал бог, которого он обобрал.

— Пускай о нем свидетельствует бог, которого он изваял. Вы принесли в жертву богу его творца.

— У богов нет творца.

— Мы заключили с вами договор ради рук Фидия.

— Вы поставили условие — «вернуть Фидия», и мы вернули Фидия, а также руки Фидия в красивом инкрустированном ларце.

— Superest homo sed artifex periit (Человек остался, но художник погиб).

— Украшать храмы менее важно, нежели мстить за богов, которые делают их священными.

— Эти руки, творившие богов, больше не смогут коснуться ни головы собаки, ни женских грудей.

— Эти руки, посягнувшие на слоновью кость и золото храма, в тот миг не имели касательства ни к богу, ни к искусству.

Некий солдат-ветеран потерял в бою обе руки. Он возвращается из лагеря домой. Толкает ногою дверь. И застает свою жену на месте преступления, а именно — супружеской измены. Он бросается к ней с намерением пронзить мечом, забыв, что лишился рук и не может держать оружие. Любовники смеются, глядя на его култышки, обмотанные повязками, и слыша из его уст призыв к мести. Солдат зовет своего сына-подростка и приказывает ему послужить руками отца и убить блудливую супругу и мужчину в ее объятиях. Но мальчик отказывается взять оружие.

— Я их не застал за совокуплением, — говорит он. — Их тела несоединены.

— Убей свою мать, — требует отец.

— Я не могу убить свою мать, — отвечает сын.

— Взгляни, мой сын, член этого мужчины еще влажен и блестит, — говорит отец.

— Я вижу поникший пенис,— отвечает сын.

— У меня больше нет рук, — говорит отец.

— У меня они есть, но сейчас я не нахожу им применения, — отвечает сын.

Любовник вскакивает с ложа, хватает свою тунику и спасается бегством. Мать, лоснящаяся от испарины, подбегает к сыну, падает на колени и сжимает его руки. Ветеран затевает судебный процесс против сына, которого выгнал из дома за кощунственное ослушание. Сын объявляет судьям:

— Я видел спальню, я видел ложе, я видел своего отца, я видел свою мать. Я ни о чем не думал. Я был словно парализован.

В романе Альбуция мальчик ведет подробнейший внутренний диалог с самим собою, пытаясь объяснить оцепенение, помешавшее ему увидеть то, что он видел, совершить то, что приказал отец, выразить вслух то, что он чувствовал.

В заключение сын сказал: «О судьи, я веду спор с самим собою, оцепеневшим от увиденного». Отец сказал: «А я воздеваю к небу руки, упавшие наземь в двух тысячах миль отсюда». Мать же сказала: «О судьи, нет больше рук, нет и пальцев!»

Принимаясь за эти страницы, я вовсе не намерен излагать жизнь Альбуция Сила в строгом порядке, как разматывают клубок. Я хочу возродить из небытия творчество, которое считаю несправедливо забытым. Выбираю лишь отдельные звуки, отдельные вспышки света, которые, быть может, некогда озаряли эту фигуру. Признаться честно, я опускаю черты, меня трогающие, именно потому, что они меня трогают, при том что оправдывают недостатки, чье наличие у других людей обычно утешает. Существует одна особенность, которую заметили сами древние; они всегда специально подчеркивали ее, словно речь шла о свойстве характера, столь же шокирующем в их глазах, что иартемидино целомудрие Ипполита: Альбуций не путешествовал. Не будем считать — как не считали и древние — поездки в Афины, в Новару, в Римини или в Геркуланум, то есть к родне с материнской или отцовской стороны: такие путешествия были обязательны, и их необходимость объяснялась и гражданскими, и религиозными правилами. Но Гай Альбуций Сил никогда не путешествовал ради удовольствия. Не потому, что опасался самих путешествий, перемещений, неудобств и тягот странствия. Не потому, что боялся разлуки с кем-то из близких. Причина тому была куда более необычной. Цестий и Сенека в один голос утверждают, что он не решался расстаться с одним предметом кухонного обихода, но и путешествовать вместе с этой вещью ему было бы неловко. Речь идет о салатнице или миске (lanx), которой пользовалась его прабабка по материнской линии еще во временацензуры Сципиона Эмилиана. Салатница, или большая миска, которую мне трудно себе представить, сделана была из древесины черного дуба. Она висела у него на стене, на гвозде, как вешают в доме изображение какого-нибудь героя.