Повесть о неподкупном солдате (об Э. П. Берзине) - Гунар Иванович Курпнек

чего-то тяжкого, недоброго.

Он шагнул от вагона, стараясь перейти снежную занесу и увидеть ближе тех людей, которые скрывались за лей. И вдруг совсем рядом услышал новый звук, поглотивший на какой-то миг и вой метели, и торжествующую мелодию радио, и людские голоса. Динь! Динь! Динь! — монотонно гудит медь. Это ветер раскачивает веревку станционного колокола, и он звонит, безразличный ко всему происходящему вокруг.

А сверху, оттуда, где в смятении качался фонарь, все льется и льется песня.

Проклиная нервы и метель, он двинулся к вагону. Неожиданно справа и слева вынырнули двое… Одетые в военную форму…

— Берзин? — спросил один из них.

— Да.

— Эдуард Петрович?

— Да. В чем дело?

— Пройдемте с нами…

Из снежной мглы неслась песня.

Глухо звенел станционный колокол.

Была декабрьская ночь 1937 года…

Часть первая

Бешенство ветров

Холодный сквозной ветер дул с моря. Взвихрял сугробы и яростно бросал в прохожих колючие брызги.

Горели костры — на Невском и Литейном, у Нарвских ворот, на Обводном канале. Перепоясанные накрест пулеметными лентами матросы и красногвардейцы тянули к огню закоченевшие пальцы. А с прозрачного неба безучастно смотрели звезды. Какое им дело до того, что эти люди совсем недавно раздули пламя, жар которого охватил весь земной шар. Холодные, безучастные звезды! Люди придут к вам, звезды. Через годы и лишения, через смерть и жизнь. Придут и согреют вас теплом своих сердец.

Шагали по городу красногвардейские патрули. Ползли по городу слухи.

Рабочие вселялись в квартиры фабрикантов.

Спекулянты скупали муку.

Призывно звучал Декрет о мире.

Керенский бежал за границу.

Пылали имения бар-помещиков. Каледин сколачивал полки. Расходились по домам солдаты.

Пуришкевич…

Третьего ноября в штабе Петроградского военного округа был задержан прапорщик Зелинский. По заданию Пуришкевича он пытался похитить бланки штаба. На допросе прапорщик показал: Пуришкевич — глава крупной подпольной организации «Русское собрание», которая решила свергнуть Советскую власть.

Пуришкевича арестовали.

На западе подняли вой газетные шакалы: Советы чинят расправу над интеллигентами!

В конце ноября обыватели ворвались & винные склады Зимнего дворца. Вино залило помещение. Погромщики захлебывались в мутной влаге. Военно-революционный комитет вызвал на Дворцовую площадь красногвардейские отряды, отряды моряков. Утопленников вытаскивали из подвалов и штабелями укладывали во дворе.

Склады замуровали.

И снова — газетный вой: большевики пожирают самих себя!

Вечером 7 декабря 1917 года на заседании Совета Народных Комиссаров была создана Всероссийская Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем.

Председателем ВЧК был назначен Феликс Дзержинский. В состав коллегии вошли Иван Ксенофонтов — рабочий, Яков Петерс — рабочий, Василий Фомин — профессиональный революционер. В распоряжение комиссии поступили тридцать наиболее стойких и проверенных красногвардейцев. ВЧК приступила к работе.

Звезды безучастно смотрели на холодный, продрогший Петроград.

1

В ту ночь по безлюдным дворам окраины Петрограда пробирался человек. Был он строен, быстр в движениях. Кожаная куртка, стянутая солдатским ремнем, придавала его крепкой фигуре собранный и какой-то хищный вид.

Сбиться с дороги в занесенных снегом дворах, где давно уже не было ни калиток, ни ворот, ни заборов — все поглотили «буржуйки», — было проще простого. И все-таки человек в кожанке ни разу не остановился в неуверенности. Он перебирался через груды камня и мусора, запорошенные снегом, ловко перекидывал сильное тело через каменные ограды. Изредка останавливался, вслушивался в ночные шорохи и бросал настороженные взгляды по сторонам.

В одном из мрачных дворов, куда и летом-то не проникал солнечный свет, а сейчас темнота была и вовсе бездонной, человек на мгновение задержался. Где-то здесь должен быть лаз в соседний двор. Но где? Вдруг позади раздался шорох, скрипнул снег. Человек обернулся и сразу отпрянул в сторону. Свистящий удар дубинки скользнул по плечу. Сильным ударом снизу — наугад — человек в кожанке сбил противника с ног. В ту же секунду сзади его обхватили сильные руки. Подавшись вперед, он стал падать, увлекая за собой напавшего, но на полпути резко, словно пружина, выпрямился и вырвался из тисков. В руке блеснул наган. И тут увидел перед собой широко расставленные, с набухшими веками испуганные глаза бандита.

— Аркадий? Ты? — хрипло прошипел он.

— Одесса-мама! Кого я вижу! Сам…

— Тише! — человек в кожанке приложил ладонь к губам нападавшего. — Потом поговорим. А сейчас — ходу!

— Слушаюсь. Вот только его прихвачу.

Аркадий наклонился над приятелем:

— Вставай! Приехали! Эх, Клыч, Клыч! Считай, повезло нам — легко отделались.

Клыч — длинный, нескладный верзила, долго мотал головой, матерился и, кляня Аркашкиных дружков, поплелся сзади.

— Как же величать вас теперь? — спросил Аркашка, когда они пробрались сквозь лаз в соседний двор.

— Константином Георгиевичем. Вот не чаял встретить тебя. Подался, значит, из Одессы-мамы?

— Обстоятельства! Анархия, она своего требует.

— Ты что, в анархисты записался?

— Состою. По необходимости.

— Прибыльно?

— Да как вам сказать — перепадает.

— Вот что, Аркадий. Ты этого своего приятеля оставь здесь, во дворе. Пусть постоит и поразмыслит, как нападать на профессионального боксера. А заодно поглядит. Понял?

— А мы?

— Навестим старого знакомого.

2

В первый момент Грамматиков не узнал Константина Георгиевича и попытался захлопнуть перед ним дверь. Но Аркашка бесцеремонно оттеснил адвоката в коридор.

— Неласково встречаете клиентов, господин Грамматиков. А нам защитничек нужен. Во как нужен! — Аркашка провел рукой по горлу.

— Защитник? Перед кем?..

— Перед законом, разумеется, — усмехнулся Константин Георгиевич.

— В наше смутное время, — начал было Грамматиков, но запнулся. — Вы? Живой? Ведь газеты писали, что…

— Как говорила моя покойная мама: незваный гость лучше татарина, — прервал адвоката Аркашка. — Долго нам стоять тут на холоду?

— Проходите, господа, проходите. Двери обители моей перед вами открыты.

Адвокатская обитель оказалась большой, с высоким потолком, комнатой. Стол, несколько стульев да облезлая оттоманка составляли все ее убранство. Адвокат — щуплый, неказистый — подслеповато смотрел на гостей.

По давно укоренившейся привычке видеть в каждом человеке потенциального преступника, Грамматиков старался угадать, какое дело привело к нему этих двух людей— столь разных по социальному положению в том, ином мире, но теперь низведенных на одну ступень. Аркаш-кино прошлое было известно Грамматикову во всех подробностях, и он не сомневался, что одесский налетчик не оставил своих занятий и в нынешнее смутное время.

Но Константин Георгиевич — так он велел себя именовать, хотя перед адвокатом незачем было играть комедию— он-то как оказался в обществе этого бандюги? Впрочем, решил Грамматиков, этот бывший одессит всегда тяготел к уголовному миру…

— Итак, господа, чем могу служить? — спросил Грамматиков, когда гости уселись.

Константин Георгиевич, молча наблюдавший за адвокатом, криво усмехнулся:

— Изрядно вас революция