Наследница Магдалины - Элизабет Чедвик (Англия)

Взгляд ее серых глаз пробежал по укутанному в холщовое одеяло трупу матери. Если певчая птица убита, ничего, кроме пустоты, не остается.

— Как только гроза кончится, мы должны уйти отсюда, — объявила она мужчинам. — Делать нам здесь нечего.

Кретьен отрицательно покачал головой.

— Куда мы пойдем? Ныне можно чувствовать себя в безопасности лишь в таких отдаленных горных местечках, как Монсегюр и Рокфиксад.

При слове Монсегюр пред мысленным взором Брижит предстал замок, охваченный пожаром. Молнии распахнули небеса, и в ушах у нее зазвучали стоны сотен людей.

— Нет, нет, только не Монсегюр, — промолвила она. — Еще очень рано. У нас еще осталось столько друзей, которые дадут нам защиту и кров.

— А мне необходимо раздобыть чистый пергамент и писчие перья, — добавил Матье.

Кретьен кивнул в знак согласия и, повернувшись к Брижит, заметил:

— Мне будет спокойней, если ты останешься в горах. В городах на равнине слишком много любопытных глаз.

— Нет, — решительно заявила Брижит, — предсмертным желанием мамы было то, чтобы я продолжила наш род. И я знаю, что если удалюсь от мирской суеты, то не встречу будущего отца своего ребенка.

Кретьен, словно завороженный, смотрел на игру языков пламени. Брижит тихонько вздохнула. Давным-давно, после долгих духовных исканий, пути ее матери и Кретьена разошлись. Для катаров родить ребенка означало заключить бессмертный Дух в тупую плоть. С точки зрения более древней религии ее матери это было, напротив, делом святым.

В нависшей тишине еще один образ предстал перед мысленным взором Брижит. На сей раз то была крепкого сложения женщина средних лет, краснощекая, с тронутыми сединой косами и ослепительной белозубой улыбкой.

— Мы отправимся к госпоже Жеральде Лаворской! — решительно заявила Брижит. — Она ведь ярая катарка и была так добра к нам, когда мы гостили у нее в прошлый раз.

Кретьен оторвал взгляд от костра и через мгновение согласно кивнул.

— Матье? — услыхав согласие Матье, Брижит поняла, что вне зависимости от того, одобрят или нет ее решение мужчины, ей придется идти в Лавор. Сам по себе городок этот не был чем-либо примечателен. Перед ее мысленным взором сейчас не представало каких-либо впечатляющих картин. Судьба ожидала ее на пути туда. Словно ребенок, которого так ждала ее мать, уже забил ножками в ее чреве. Она прижала ладони к своему плоскому животу, и это ощущение сразу же прошло, однако уверенность в том, что избранный ею путь очень важен для будущего, только окрепла.

Выказав несвойственное для своего двадцати одного года жизни благоразумие, Рауль де Монвалан прикрыл ладонью венецианский кубок и, взглянув на виночерпия, собравшегося было в очередной раз подлить ему божественного напитка, отрицательно покачал головой. И не то чтобы ему не нравилось вино, которое было, несомненно, выше всяческих похвал. В других обстоятельствах он бы пил ничуть не меньше, чем собравшиеся в трапезной молодые люди. Просто в эту ночь у него была веская причина оставаться трезвым.

Он в очередной раз бросил беспокойный взгляд на эту причину — свою невесту Клер, с которой был помолвлен еще в детстве. В последний раз он видел ее весело смеющейся в перепачканном грязью платье, когда она, еще ребенок, весело плескалась в лужах после только что прошедшего летнего дождя. Сегодня ее улыбка выказывала идеально белые зубы, а подол платья покрывала не грязь, а золотое шитье, ослепительно сверкавшее на фоне темно-зеленого бархата. Ее волосы, расчесанные на прямой пробор, символ девственности, сверкали подобно огненному шелку, и Раулю захотелось пробежаться пальцами по этим прядям, дабы убедиться в том, что они и впрямь такие мягкие. На краткий миг она бросила ответный взгляд — ярко-карие, цвета молодых орехов глаза, — затем опустила ресницы, показав полумесяцы сливочных век и все совершенство своего идеального лба. Он попытался подобрать слова, которые не показались бы затасканными или банальными, но так ничего и не смог придумать, потрясенный божественным великолепием этой красавицы, столь не похожей на худющую девчонку, которую он помнил. От осознания того, что вскоре они останутся наедине, в кровати и совершенно голые, в горле у него пересохло. Хотя у Рауля и не было достаточного опыта в интимном общении с женщинами, девственником его назвать было трудно. Время от времени он наведывался в публичные дома Тулузы, и одна из шлюх даже решила обучить его истинному искусству любви. Клер же и впрямь была девственницей и вряд ли сможет ему помочь, если сегодня ночью он сделает что-нибудь не так. Но он так желал ее, он жаждал ее до безумия. Рауль было потянулся за кубком, но, вспомнив, что он пуст, опустил ладонь на крышку стола.

— Ну что, места себе не находишь? — рассмеялся отец Ото, священник, обвенчавший их в заброшенной пыльной часовне замка. — Но я тебя не осуждаю, сын мой. Я сам не прочь с нею покататься, — он откусил большой кусок яблочного пирога. Его лицо с обрюзгшими лоснящимися от жира щеками более всего напоминало фаршированную поросячью голову, поданную к столу час тому назад.

Рауль, сжав кулак, подумал, что хорошо бы было сейчас дать по этой отвратной морде. Отец Ото был лживой прожорливой свиньей и собственное благополучие ставил куда выше нужд своей паствы, значительно поредевшей и разуверившейся стараниями столь лицемерного проповедника.

— Как жаль, что вы поклялись сохранять обет безбрачия, — съязвил Рауль, не отрывая от толстяка своих больших голубых глаз.

— И впрямь, — смешок Ото прервала громкая отрыжка. Чмокнув губами, он продолжал: — Но ведь все мы должны чем-то жертвовать в жизни. Разве не так? То-то и оно. Эй, мальчик, наполни до краев мой кубок! — И он повелительно махнул рукою в сторону виночерпия, в данный момент с каменным лицом обслуживавшего отца Рауля. — Смею заметить, господин, погребок у вас великолепный.

Беренже де Леонвальн брезгливо улыбнулся в ответ, его ледяные глаза были полны отвращения.

— И он опустошит его еще до наступления утра, — прошептал Рауль, когда служитель церкви обратил все свое внимание на молодую и очень симпатичную служанку, прислуживавшую невесте.

— Если б он не был моим вторым кузеном и я не обещал его отцу, что предоставлю ему кров, я бы вышвырнул его из замка давным-давно. — Беренже потрогал рукой свежеподстриженую бороду.

— Неудивительно, что учение катаров у нас цветет пышным цветом, в то время как подобные этой свинье ублюдки правят церковью. Господи, да вы только на него посмотрите. Опять набивает свою утробу. — Глаза Рауля пробежали по пухлым пальцам, потянувшимся к засахаренному миндалю, поднесшим орехи к влажным губам и запихавшим их в жадный рот.

В нем закипала ярость, он окинул взором трапезную и заметил только что прибывших гостей — трех пилигримов. Их пропыленные плащи и широкополые шляпы имели довольно жалкий вид. Он увидел, как Ален, распорядитель отца на сегодняшнем пиршестве, провел их к свободному столу в нише в самом конце зала. То были двое мужчин. Одному около сорока, другой лет на десять старше. Между ними села девушка, горячо поблагодарившая Алена. Холщовый плат обрамлял лицо редкой красоты, вовсе не безупречное, но как бы подсвеченное изнутри неким божественным сиянием. Рауль с любопытством разглядывал ее. Интересно, откуда она и куда держит путь. Пилигримы порой останавливались в Монвалане по дороге в Тулузу, но обычно пищу и кров им предоставляла Вильмурская обитель. На мгновение служанка, подавшая к столу вино и хлеб, скрыла от взгляда Рауля прекрасную странницу. Музыканты, неторопливо игравшие в течение предшествовавших перемен блюд пиршества, сменили темп, и в трапезной зазвучал веселый народный танец.