Лиса в курятнике - Екатерина Лесина

— Конкурс красоты, говоришь, — презадумчиво произнес он, зацепившись за волосок на седой бороде, — а это, может статься, весьма перспективно, весьма…

Волосок он выдернул.

Поморщился.

И испепелил тут же.

— Чешется, зараза, — пожаловался Александр IV, прозванный в народе — не без подсказки, само собою, — Блюстителем. — Я уж его просил, чтоб поаккуратней, а все одно чешется.

Седая бородка, аккуратно стриженная, придавала несколько простецкому обличью монарха нужную утонченность, которая, правда, несколько дисгармонировала с лысиной и крупной серьгой в ухе, из тех, что носит морской народец. Но императору позволительны некоторые малые странности.

Тем паче такому. Престарелому и капризному. А еще больному, иначе для чего держать при дворе целый сонм целителей. Уж не для дамских мигреней, ясное дело.

— Только я подумал, что разделить надо будет. — Лешек вздохнул.

Притомился он.

Приемы и без того сил требовали нечеловеческих, ибо маска так и норовила сползти, а делать сего было нельзя, так еще ныне и княгиня, уловившая неким звериным чутьем своим, что оказалась полезна, вознамерилась развить успех.

Благодарить ее пришлось тут же, в алькове.

— У нас не поймут, если всех в одну кучу… Купчихи с дворянками перегрызутся, а если ненароком победит кто из простых, так и вовсе скандал выйдет.

— Не победит.

Царь запустил всю пятерню в бороду и поскребся, по обещав:

— Сбрею.

— Народ не поймет, — покачал головою наследник и продолжил: — А если не победит, то и того хуже, поползут слухи, что все куплено. Нет, сперва среди аристократов проведем, а купцы уже и сами придут.

С поклоном и беседою, выгодною для обеих сторон. С мастеровыми и иным людом и того проще.

Царь-батюшка смачно потянулся и дозволил:

— Действуй!

А Лешек вздохнул: вот меньше всего ему хотелось с этим конкурсом, от которого пользы никакой, возиться. У него, между прочим, гильдейские мастера поперек горла стоят, требуя исконные привилегии восстановить, не понимая, что в новом мире им не место.

На землях Дальних неспокойно, тукры, сменивши очередного владыку, воспряли и возжелали если не войны победоносной — тут они более-менее здраво собственные силы оценивали, — то хотя бы возрождения древней же традиции набегов на земли соседские. А там только-только спокойно жить начали.

Бритты со своими претензиями по заморским колониям наседают, мол, монополия торговая у них, а что колонии эти в монополиях задыхаются и того и гляди восстанут, так оно ж разве по уму?

Франкам неймется.

Одни австры сидят спокойно, в дружбу играют, но и то с дальним умыслом. У них принцесс с дюжину, придет срок… И ведь придет. И кроме австрийских принцесс, положа руку на сердце, выбрать-то некого, а союз нужен.

Уж больно непрочен мир в империи.

Многие помнят смуту, всколыхнувшую ее пару десятков лет тому.

Идеи крамольные, что разнеслись моровым поветрием… Равенство, братство… Мятежи и мятежников, заставивших царя от престола отречься. Гибель всего царского семейства, а там помимо наследника хилого еще пятеро царевен имелось…

Тогда империю спасло чудо, не иначе.

И вера.

И верность. И люди, многие из которых ныне уже отошли от дел, ибо война силы забирает даже у одаренных. Первей всего у одаренных. А мир… мир всем сперва кажется благом, но к благам привыкают, и вот уж хочется большего.

— Матушку проведай, — велел царь, думая о своем. У него тоже забот хватало. Министры там, советники, каждый из которых на словах за благо империи радеет, а на деле половина франкам продалась, а другая — бриттам. А есть и такие, что на всех работать горазды, платили бы поболе. — И дружка своего возьми. Нехай развлечется.

Лешек крепко сомневался, что молочный брат его, наперсник и единственный, пожалуй, помимо родителей человек, которому цесаревич верил, желает этаких поручений.

Но с батюшкой спорить…

— И это, посетуй там, что я совсем плох стал, гневлив без меры и вообще тебя женить задумал.

— Что?!

Вот только этого Лешеку не хватало.

— Хоть бы что, — передразнил батюшка. — Сам подумай, тут конкурс, а там слух.

Одно к другому. И ведь в чем препоганая сила слухов? Какие бы здравые доводы ни приводились в опровержение — не поможет.

— Но…

— Мальчик мой, — царь прикрыл глаза, — мы оба знаем, что от меня желают избавиться, а вот ты им нужен. Во всяком случае, пока наследник не появится, шапка Мономахова слабую кровь не примет. А стало быть…

Ищи, кому выгодно.

И получалось… получалось, что им с Димитрием немалое развлечение выпало.

Ее императорское величество, в свои годы сохранившая и стать, и красоту, жаловалась на жизнь. Окруженная двумя дюжинами боярынь, фрейлинами и гофмейстринами, она громко и слезливо причитала, порой заламывала унизанные перстнями ручки, касалась пальчиками напудренного личика.

Вздыхала.

И один раз даже слезу выдавила.

Боярыни слушали. Качали головами, сочувствуя, и перстеньки пересчитывали. А заодно уж подмечали мелочишки нехорошие, навроде нездорового блеска в глазах, бледности кожи и синеватых ногтей.

И уж точно не остались незамеченными три целителя, денно и нощно оберегающие покой императрицы. Вот один одну скляночку подал, и по палатам поплыл характерный сладковатый запах валерианового корня. Вот другой с поклоном поднес кубок, в который черных капель накапал. Вот третий бутылью с пиявками потряс и часы извлек, солидные, луковичкой.

Мол, время для процедур.

И поднялись статс-дамы, подавая знак прочим, что окончена аудиенция.

— Красота, — неискренне сказала императрица, прикрывши очи, — требует жертв.

И взмахом руки боярынек отпустила.

А сама растянулась в кресле.

— Лешечек, останься с матушкой, — дребезжащий, усталый голос ее был слышен в коридоре, и лишь когда дверь закрылась, императрица вздохнула: — Когда ж это закончится-то?

Она отерла лицо, стирая пудру.

От пиявок отмахнулась, правда, велела на свиньях покормить. А вот валериановые капли выпила: нервы, они небесконечны.

— Представляешь, третьего дня пудру отравленную поднесли, и главное, яд хороший, трехкомпонентный. — Императрица вздохнула с немалым сожалением. — Сработал бы только в контакте с серебром.

Она повернула узенький серебряный перстенек, который носила не снимая.

— У нас такие не варят.

— Кто? — У Лешека в глазах потемнело. Ладно батюшка — что на царя покушаются, это привычно, обыкновенно даже, ибо государство без смутьянов что дворовый кобель без блох.