Костер в ночи. Мой брат Майкл. Башня из слоновой кости - Мэри Стюарт

Через три месяца мы поженились.

Не стану задерживаться на трех последующих годах.

Я, само собой разумеется, была страстно, безумно, безоглядно в него влюблена — глупая девчонка, ослепленная блеском звезды, брошенная в жизнь незнакомую и порой страшную. А Николас, как вскоре стало ясно, сам чувствовал себя не в своей стихии. Он-то надеялся жениться на современной Джанетте Фокс, достаточно искушенной молодой женщине, свободно чувствующей себя в постоянно изменчивом обществе, к которому он привык, а в результате он получил всего лишь Джанетту Брук, недавнюю школьницу, чье умение вести себя с достоинством оказалось техникой, приобретенной в салонах Монтефиора и на фабрике манекенщиц Мэйфейра.

Причиной нашей маленькой трагедии послужило не то, что мы неправильно распределили роли; любовь умеет наводить мосты, и поначалу казалось, что чувство, которое мы испытывали друг к другу, в состоянии заполнить брешь. Николас, так же как и я, старался изо всех сил. Теперь-то я понимаю, что если я и стала более искушенной и мудрой, то Николасу стоило огромных трудов научиться снова быть нежным. Но уже было поздно; собственно говоря, было поздно уже тогда, когда мы познакомились.

Для нас распалась связь времен, брешь была чересчур широка — не десятилетняя разница в возрасте, но дистанция в тысячу лет из-за мировой войны, во время которой я была подростком и которая лишь слегка отразилась на моей жизни. Для Николаса же война все еще продолжалась мучительным кошмаром, она оставила в его сознании шрамы, которые тогда только-только затянулись. Разве могла я, девятнадцатилетняя девчонка, постичь те нервные стрессы, которые преследовали Николаса? И разве он способен был угадать, что под сомнительной маской самоуверенности я скрывала губительные микробы нерешительности и страха?

Какими бы ни были причины, разрыв произошел очень скоро. Через два года наша совместная жизнь почти потерпела крах. Когда Николас путешествовал — а путешествовал он нередко в поисках материала для своих книг, — он все чаще и чаще находил причины не брать меня с собой, и когда в конце концов я обнаружила, что путешествует он не один, я не удивилась, но очень обиделась и оскорбилась и — ведь я все же рыжая! — высказала все, что накипело.

Если бы я хотела удержать Николаса, мне следовало бы попридержать язык. Я не могла соперничать с ним на поле битвы, где любовь становится слабостью и против грубого и безответственного цинизма можно бороться лишь гордостью. Он побеждал легко и порой даже не понимал, как жестоко…

В 1949 году мы развелись. Ради моей мамы, столь приверженной к англиканской высокой церкви, я оставила фамилию Николаса и до сих пор ношу обручальное кольцо.

Через некоторое время я даже вернулась в Лондон к Хьюго Монтефиору, который отнесся ко мне как ангел: замучил меня работой и ни разу не упомянул о Николасе. О нем вспоминала лишь мама, которая от случая к случаю осведомлялась о нем в письмах и дважды даже поинтересовалась, не думаем ли мы воссоединиться… Примерно через год меня это стало смешить, кроме тех случаев, когда я чувствовала себя настолько измотанной и усталой, что неизменное постоянство моей мамы и прихода Тенч-Аббас казались мне невыносимыми.

Итак, в середине мая 1953 года, когда люди за несколько недель начали стекаться в Лондон на коронацию и город оказался забит таким количеством народа, что можно было задохнуться, как-то утром Хьюго Монтефиор окинул меня долгим взглядом, потом оглядел меня снова и в ту же секунду приказал мне взять отпуск на две недели.

Я позвонила в Тенч-Аббас, трубку взяла мама.

— Отпуск? — переспросила она. — В начале июня? Прекрасно, дорогая. Вы приедете к нам или Николас полагает, что здесь скучновато?

— Мама, я…

— Ну да, телевизора у нас нет, — гордо сообщила мама, — но мы можем прослушать всю церемонию по радио.

Я мельком взглянула на окна салона Монтефиора, из которых, как с трибуны, открывался вид на Риджент-стрит.

— Это было бы чудесно, — ответила я. — Но, мама, милая, ты не станешь возражать, если я ненадолго съезжу куда-нибудь еще? Куда-нибудь подальше от всего… ну, понимаешь, где только горы, вода и птицы. Я подумывала об Озерном крае.

— Это недалеко, — с готовностью согласилась мама. — Скай.

Зная свою маму, я на секунду подумала, что она советует небеса[2] как наиболее подходящее место отдыха. Но потом она добавила:

— Твой отец говорил о нем на пикнике у Данхиллов. Понимаешь, целый день шел дождь, и пришлось сидеть в доме — ты же знаешь, дорогая, какой всегда идет дождь на пикниках у Данхиллов? Это так похоже на Мэйзи Данхилл. Однажды они были там две недели, так дождь шел каждый день!

— А… — осенило меня. — Скай.

— И там нет телевизора, — заключила мама.

— Да, как раз то, что мне необходимо, — серьезно согласилась я. — А миссис Д. дала тебе адрес?

— Гудки, — заволновалась мама. — Не может быть, чтобы мы говорили уже три минуты, они же знают, как меня расстраивают эти гудки. Так о чем мы… Ах да, Данхиллы… Знаешь, дорогая, они купили новый автомобиль, огромнейший, называется то ли «шакал», то ли «егерь», то ли как-то там еще и…

— «Ягуар», мама. Ты хотела дать мне адрес гостиницы, где останавливались Данхиллы.

— Ах да. Знаешь, полковник Данхилл никогда не ездит больше тридцати пяти миль в час, и твой отец говорит… Что, дорогой?

Я услышала, как папа что-то ей бормочет. Потом она продолжила:

— У твоего отца есть адрес, дорогая. Я точно не знаю, как… ага, вот он. Отель «Камас-Фхионнаридх»…

— Какой отель, мама?

— Камас… я продиктую по буквам. — Она продиктовала. — Я не уверена… не помню… но, должно быть, так. Что, дорогой?

Она снова заговорила с отцом, отвернувшись от трубки, а я с тревогой слушала гудки, из-за которых очаровательная мамина рассеянная речь каждый раз сменялась бессвязной скороговоркой.

— Твой отец говорит, что это на гэльском и произносится как «Камасунари», и он находится на краю света, так что поезжай, дорогая, и наслаждайся птицами и… э… водой… или чем ты там хочешь.

Я сидела со стиснутой в руке трубкой над рокотом Риджент-стрит. Перед моими глазами вставали холодные, далекие, мокрые от дождя горы.

— А знаешь, — медленно произнесла я, — пожалуй, я поеду.

— Значит, договорились, — успокоилась мама. — Похоже, это именно то, что тебе необходимо, дорогая. Как кстати оказался этот адрес! Словно специально.

Мне приятно думать, что мама никогда не будет в состоянии оценить всю иронию своей последней реплики.

Так и получилось, что во второй половине дня в субботу, 30 мая 1953 года я оказалась на последнем отрезке пути в Камас-Фхионнаридх на острове Скай.