Сокровища баронессы фон Шейн - Ольга Баскова

– Оля, к тебе можно?

– Конечно, – откликнулась сестра, не в силах оторвать взгляд от своего отражения. – Проходи.

Мальчик подошел к стулу с высокой спинкой и влез на него, посматривая на сестру. И Оля, и родители замечали, что у Марка был недетский, очень серьезный взгляд, он словно буравил людей и предметы глазенками-черносливами.

– Ты что хотел? – бросила Оля, расчесывая шикарные волосы – нехитрое, но богатое украшение к скромному платью.

– Оля, а что такое бесприданница? – выпалил мальчик, серьезно, не по-детски посмотрев на сестру.

Оленька покусывала губы, чтобы сделать их ярко-красными – мама не разрешала пользоваться помадой.

– Где ты это услышал, Марк?

– Папа и мама говорили о тебе и произносили это слово. – Марк принялся болтать ногами и сопеть. – Что это означает?

Девушка застыла на месте, ее розовые свежие щеки побледнели.

– Говорили обо мне? Ты уверен? Откуда ты знаешь?

– Я подслушивал. – Мальчик смутился и опустил головку.

– Подслушивал? – Оля нахмурила брови. – Зачем? Тебе известно, что это некрасиво. – Ее голосок оборвался, как прерванная мелодия. – Впрочем, ладно, подслушал и подслушал. Один раз можно. – Она присела возле ребенка и погладила его по жидким волосам. – Марик, милый, скажи, о чем говорили папа с мамой.

– Мама боялась, что Мишель не возьмет тебя в жены, а папа уверял, что возьмет, если любит, – выпалил Марк.

Оля прерывисто задышала, ноздри тонкого маленького носа раздулись. Теперь она поняла, почему мама так печально смотрела на нее, когда она, радостная, предвкушавшая объяснение в любви и предложение руки и сердца, поверяла ей свои тайны. Но как получилось, что их семья осталась без денег? Неужели папа разорился? Да нет, не может быть, он такой успешный ювелир… Только в его салоне самые дорогие украшения… И весь Санкт-Петербург… Она сжала кулаки и побледнела. В жизни бывает всякое. Богатые и успешные тоже разоряются. Она знала, чувствовала, что в их семье что-то происходило. Напряжение будто витало в воздухе, но Оля гнала от себя грустные мысли. Упоенная любовью, она многое не хотела замечать. Девушка задрожала и без сил опустилась в кресло, закрыв лицо руками. Марк вскочил со стула и подбежал к сестре:

– Оля, тебе плохо?

– Марк, милый, – Оля отняла руки от хорошенького скуластого личика, залитого слезами, – пожалуйста, иди в гостиную. Я скоро выйду к обеду.

Мальчик на мгновение обнял ее тонкими ручонками и убежал. Оля встала, подошла к зеркалу, разглядывая тонкое бледное лицо, чтобы еще раз убедиться в своей привлекательности. На белоснежной коже лихорадочно блестевшие черные глаза казались огромными бездонными ямами.

«Я красива, – подумала девушка, – Мишель не бросит меня, я в этом уверена. Да, да, во-первых, он порядочный человек, офицер, во-вторых, папа прав: он любит меня. Даже если мы остались без денег, это не повод, не повод, чтобы бросить меня».

Эта мысль ее успокоила, девушка задышала ровнее, на щеках показался румянец. Завязав в конский хвост роскошные волосы, она побежала в гостиную. Горничная уже накрыла стол, и глава семьи в ожидании дочери нервно постукивал пальцами по белоснежной скатерти.

– Папочка, мамочка, извините, я задержалась. – Стараясь не показать волнения, Оля звонко чмокнула Марту и, подбежав к отцу, обняла его и села рядом. – Что у нас сегодня на обед? Как вкусно пахнет! О, моя любимая фаршированная рыба!

Девушка положила на тарелку кусок рыбы и немного картофеля и принялась есть, медленно, чинно и аккуратно, отставив мизинец, как учила ее мать. Она заметила, что отец искоса посматривал на нее, ждала, что он что-нибудь спросит, но ювелир молчал. Иногда его худое лицо искажала болезненная гримаса, но он тут же наклонял голову, чтобы родные не заметили его страдания. Мысль о разорении не давала ему покоя, жгла раскаленным железом, и Сегалович не знал, не представлял, как обеспечить родным достойную жизнь. Конечно, если бы Оленька вышла замуж за Раховского, многое бы разрешилось. Сын князя вряд ли позволит голодать семье своей жены.

Марте, сидевшей напротив него, тоже кусок не шел в горло, но она старалась этого не показывать. Оленька же была на удивление спокойна. Вспоминая свое отражение в зеркале, без лести говорившее, словно волшебное зеркало из сказки, что прекрасней ее нет никого на свете, она все больше и больше укреплялась в мысли, что Мишель ее не оставит. Он такой честный, благородный и невероятно красивый! Едва покончив с обедом, девушка вскочила и улыбнулась:

– Папочка, мамочка, извините. Мишель пригласил меня в городской сад.

– На каток? – поинтересовался Марк с набитым ртом. – Сестрица, будь другом, возьми меня с собой.

– Не могу, Марик. – Оля дружески подмигнула брату. – Ты же понимаешь…

– Тили-тили-тесто! – крикнул мальчик и чуть не свалился со стула от смеха.

– Иди, иди, дорогая, – поторопил ее отец. – Катание – это прелесть. Сами когда-то баловались, помнишь? – Он нежно улыбнулся жене, и Марта покраснела.

– Какие вы у меня хорошие! – Счастливая Оленька прижала руки к груди и выпорхнула в коридор. Заскочив в свою комнату, она быстро переоделась, схватила коньки в прихожей и бросилась на свидание с любимым.

Наши дни

Слесарь РЭПа Южноморска, шестидесятилетний Павел Зимин, получивший у местных алкашей прозвище Зяма, в теплый июньский воскресный день приговорив утреннюю порцию горячительного, почувствовал желание излить кому-то душу. Им часто овладевала потребность пообщаться с кем-нибудь, порой даже неважно с кем. Кто попадется под руку – тот и друг, тому он и расскажет, как мерзкая женушка, с которой они не развелись официально, но вместе не жили уже добрый десяток лет, не пускает на порог, чтобы увидеться с внуками, не дает денег, когда он страдает похмельем, и вообще стерва, каких свет не видывал. Потом, щедро полив жену грязью, он переходил к начальству, никогда его не ценившему и постоянно грозившему увольнением. В такие минуты Зяма начинал ораторствовать, клеймить позором всех и вся, обещал уволиться с работы, не дававшей нормальные средства к существованию, но обычно дальше разглагольствований дело не шло. Наутро он отправлялся в РЭП, выслушивал отповедь начальника и, с вожделением думая о запотевшей бутылке, ждавшей его в холодильнике, с неохотой шел по вызовам. По воскресеньям Павел начинал пить с девяти утра, в десять уже был, как говорят, «готовенький» и жаждущий общения.

Отодвинув стакан, Зяма подошел к окну, поглядел на свой заброшенный огород, на соседский забор сотрудника краеведческого музея Игоря Илларионова, такого же, как и он, одинокого, полгода назад похоронившего жену, и решил навестить его. Илларионов, пожалуй, был из тех немногих людей, кто жалел беспутного Зяму, всегда ссужал его деньгами и не отказывался поговорить. После смерти жены никогда не выпивавший Игорь стал составлять Павлу компанию, иногда не только слушая соседа, но и рассказывая о своих проблемах. И ему становилось легче, во всяком случае, он сам так говорил. Поистине водка творит чудеса!