Черным по белому - Аркадий Аверченко

– Капитон Ильич, главный буфетчик этого парохода. – Садитесь! Ах ты ж Господи! Вот приятное знакомство. Скажите, саратовские хористки еще не слезли?

– Нет, едут. А что? Вы их… сюда? Это ловко.

Капитоша захохотал и молодцевато побежал наверх.

– Зачем вы хотите пить с ним? – спросил я. – Нехорошо.

– Да что он, ребенок, что ли, – возразил чиновник. – Пусть себе молодой человек повеселится.

Через минуту вошел Капитоша, во главе четырех жизнерадостных смеющихся девиц.

– Садитесь, барышни. Винцо сейчас будет, апельсины. Очень приятно. Я Капитон Ильич, здешний главный заведующий буфетным отделением пароходной компании судоходства. Алле!

Следом за девицами вошел продавец кораллов и старый актер, потертый и давно небритый.

– Ты кто? Коралловый торговец? Очень украшает и наводит кавалеров на приятные мысли.

Капитоша суетился, бегал к стойке, выбирал кораллы, платил деньги, потом увидел на продавце кораллов оранжевый галстук и пристал, чтобы тот уступил ему этот галстук.

– Расчудесный галстук! Продай, чего там.

Повязался купленным галстуком, надел на руки кольца с кораллами и стал открывать бутылки с вином.

Старый актер стоял в углу, молча за ним наблюдая. Потом приблизился и сказал:

– Давай мне пятьдесят рублей.

Капитоша обернул к нему желтое, потное лицо и прищурился.

– За что?

– Да так. Давай. Ты теперь хозяин. Чего там! Надо быть самостоятельным.

– Пятьдесят рублей, – задумчиво переспросил Капитоша. – Ну, на!

– Вот так. А теперь налей мне шампанского.

Одна из девиц обняла просиявшего Капитошу за шею и сказала:

– Ты дай нам на счастье, а мы тебя прославим.

– Как… прославите?

– Будем петь про тебя. Завсегда так. Гостей в кабинетах славим.

– Здорово! – сказал Капитоша и ревниво добавил: – Только меня чтоб одного.

– Да, конечно. Ты ж хозяин. Как тебя звать?

– Капитон Ильич, главный управляющий пароходною частью…

– Ладно! Девицы: Капитоша!

И хор девиц нестройно запел:

Капитоша, Капитоша, Капитоша,

Капитоша, Капитоша, Капито-о-ша-а…

Капитоша-тоша-тоша,

Ша-ша-ша-ша-ша!

Капитоша сидел на стуле, истомленный славой, почетом и всеобщим уважением.

– Еще раз! – попросил он, закрыв глаза.

– Капитоша, Капитоша, Капито-оша-а!..

Он подпер щеку рукой и заплакал. Это были слезы гордости, радости и сознания потерянных прежних лет, так глупо прожитых.

«Вот оно, настоящее то», – вероятно, думал бедный Капитоша, и сердце его радостно билось.

– Господа, – крикнул актер. – За-ме-ча-тель-но-му и раз-про-един-ствен-ному Капи-тону Ильичу – мно-га-я ле-е-е-та!!

Девицы пели… Оборотистый продавец кораллов плясал, без пиджака, погромыхивая своим ящиком.

Сумерки заглядывали в окно…

– Дай мне полтораста рублей, – попросил актер, – для устройства театрального здания в Петербурге. – Дашь?

– Дам, – сказал Капитоша, встал, выпрямился и в невыразимом экстазе крикнул: – Господа! Похож я на офицера?

Все нашли, что – похож.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Дверь скрипнула и лысый купец, шаркая мягкими сапогами, вошел в буфетную.

– А-а… Честная компания… Это что же такое?!

Он стоял с полминуты, оглядывая всех. Потом его взгляд остановился на Капитоше, украшенном оранжевым галстуком, бархатным пиджаком, купленным у того же торговца кораллами, и массой разноцветных колец на пальцах.

– А-а… – протянул лысый купец.

Он неторопливо завернул правый рукав, подошел к Капитоше, размахнулся и стал бешено колотить по Капитошиной голове, которая, как арбуз на стебле, беспомощно металась из стороны в сторону.

И опять всякая пощечина звучала символически:

– Это тебе кораллы! Это девки! Это за отца! Это за мать!

Все потихоньку вышли из буфетной.

Утомившись, лысый купец присел за столик и приказал:

– Пива, подлюга! Если будет теплое – голову оторву.

Капитоша втянул грудь, прыгнул за стойку и, стуча коралловыми кольцами о бутылки, стал откупоривать пиво.

Вглядитесь повнимательнее в мой портрет… В уголках губ и в уголках глаз вы заметите выражение мягкости и доброты, которая, очевидно, свила себе чрезвычайно прочное гнездо. Доброты здесь столько, что ее с избытком хватило бы на десяток других углов губ и глаз.

Очевидно, это качество, эти черточки доброты, не случайные, а прирожденные, потому что от воды и мыла они не сходят, и сколько ни тер я эти места полотенцем – доброта сияла из уголков губ и уголков глаз еще ярче. Так вода может замесить придорожную пыль в грязь, но та же вода заставляет блестеть и сверкать свежие изумрудные листочки на придорожных кустах.

Мне хочется, чтобы всем вокруг было хорошо, и если бы наше бездарное правительство пригласило меня на должность бесплатного советчика – может быть, из наших общих стараний что-нибудь бы и вышло.

В частной жизни я стремлюсь к тому же: чтобы всем было хорошо. Откуда у меня эта маниловская черта – я и сам хорошенько не разберусь.

* * *

Однажды весной мой приятель Туркин сказал мне вскользь во время нашего катанья на туркинском автомобиле:

– Вот скоро лето. Нужно подумать о том, чтобы снять этот тяжелый автомобильный верх и сделать летний откидной, парусиновый.

– Парусиновый? – переспросил я, думая о чем-то другом.

– Парусиновый.

– Автомобильный парусиновый?

– Ну конечно.

– Вот прекрасный случай! – обрадовался я. – Как раз вчера я встретился с приятелем, которого не видел года два. Теперь он управляющий автомобильным заводом, здесь же, в Петербурге. Закажите ему!

Мысль у меня была простая и самая христианская: Туркин хороший человек, и Клусачев хороший человек. У Туркина есть нужда в верхе, у Клусачева – возможность это сделать. Пусть Клусачев сделает это Туркину, они познакомятся, и, вообще, все будет приятно. И всякий из них втайне будет думать: «Вишь ты, какой хороший человек этот Аверченко. Как хорошо все устроил: один из нас имеет верх, другой заработал на этом, и, кроме того, каждый из нас приобрел по очень симпатичному знакомому».

Все эти соображения чрезвычайно меня утешили.