Вороны - Вика Варлей

Весь праздничный день мать ходила молча, думая о чем-то своем. Тяжело вздыхала, на вопросы отвечала лишь «да» или «нет». Наконец, Гардиния не выдержала:

— Матушка! Что случилось то? Скажи, прошу! Или я в чем провинилось пред тобой?

— Ничего, доченька. Просто дурной сон. Отойти никак не могу.

— Плохой сон лучше рассказать до обеда, тогда не сбудется.

— Твоя правда… Вороны мне снились и все кружили надо мной, кружили. Ворона — печальный вестник. А уж если крикнет — жди беды. Вот я и думаю, — откуда ее ждать, беды то? Ничего у меня нет более дорогого, чем ты… Может, не пойдем сегодня на гулянья?

— Успокойся, матушка. Что со мной может случиться? Там народу сколько будет. Веселье. Танцы. И не одни там будем, — родня с нами. Что дома вдвоем сидеть? — Она ласково погладила рыжего кота, свернувшегося на лавке клубком.

— И то верно. Тебе возраст пришел в люди выходить. Хочу, чтобы сегодня особенно хороша была.

— Охотно!

Гардиния задорно улыбнулась и скрылась в своих покоях. Мать только хмыкнула: «Одно слово — стрекоза!»

Пелагея собиралась недолго; одела светло-серый сарафан, убрала тяжелые косы под дорогой кокошник, достала серебряные украшения. В зеркале на нее смотрела все еще красивая и статная женщина. Пелагея подумала, что Гардинии не будет стыдно за мать; люди на родителей смотрят, что ни говори. Чуть помедлив, она пощипала щеки для румянца. Вот и готова. Осталось дождаться Гардинию.

Когда дочь вошла к ней в покои, то ее щеки пылали от смущения и удовольствия, а глаза сияли. Расшитая бисером рубаха с широкими рукавами до локтя, длинный темно-синий сарафан, украшенный серебряной тесьмой, кожаная обувка, отделанная бисером, на голове как обруч — синяя шелковая лента. На запястьях и шее — нитки жемчуга. Все подчеркивало красоту и изящество.

— Был бы отец жив, — как бы сейчас гордился тобой… — только и выдохнула мать. Пелагея смахнула с ресниц слезинку. Гардиния же подошла сзади, прижалась.

— Ну, что ты матушка! Нам веселиться надо, а не плакать!

— Это я от радости…

На поляне, недалеко от капища, собралось много народа. Мать сидела в кругу взрослых женщин и беседовала. Сколько новостей и пересудов соберешь зараз на празднествах! У кого-то пропала корова, сено пожгли завистливые соседи, — хорошо, что в своем селенье такого не бывало, у кого муж спутался с другой, у кого ребенок родился на пару недель раньше срока, — тут слово взяла Марфа, известная на всю округу своей плодовитостью и знанием всех тонкостей деторождения. Женщины уважительно слушали Марфу. Пелагея, удрученная отсутствием плодовитости у нее самой, отвела взгляд в сторону, нашла дочь, — та вела фигуру танца. Молодые люди всячески стремятся завладеть ее вниманием, а Гардиния лишь хохочет, играет. Карас — прекрасный охотник, к тому же высок, строен, глаза чистые, ясные как небо. Лурис — играет и поет так, что душа замирает. И сила в его молодом теле играет немалая. Он будет верным спутником и опорой. Петрик, — тот смышлен и умеет добиваться своего, — за таким не пропадешь. Тронет ли кто из селян сердце дочери? Самой старшей из танцующих оказалась Прасковья, — мать Вагаса. Со смехом та взяла в руки хлеб и встала в центр хоровода. Пелагея посмотрела на нее и подивилась, — как уродуют годы. А ведь были времена, когда Прасковья считалась одной из первых красавиц. Неужели и сама превратится в такое вот печеное яблоко?

После танцев начались игрища, которые продолжались всю ночь и закончились обрядовым пиром: творог, яйца, сыр, оленина, овсяная каша, мёд, пиво, ягодное вино. Старейшина Аргус поднес чашу вина богам, раздал освященный хлеб. С восходом солнца народ разошелся по домам.

Светало. День обещал быть жарким. Пелагея в который раз порадовалась, что пустилась в дорогу еще ночью. Как раз успеют к началу торговли. Если боги смилуются, — займут неплохое место. Повозка была набита доверху; скатерти, полотенца, сумки, расшитые причудливым узором простыни и одеяла. Женщина потянула вожжи на себя, — лошади требовался отдых. Гардиния резво соскочила с телеги. Потянулась навстречу восходящему солнцу и зашептала: «Солнце ясное, солнце красное, пошли мне суженого, освети ему путь-дорогу к моему порогу. Солнце ясное, солнце красное, пошли любовь горячую, любовь настоящую. Солнце ясное, солнце красное, защити от беды-горести, от призора и напасти. А я в оберег обряжусь, златом — серебром обвяжусь. Любовь сохраню, от беды убегу, врагу глаза туманом застелю». Обернувшись на восток, поклонилась до земли. Бросила горсть хлебных крошек.

Пелагея усмехнулась:

— Кто ж заговор на любовь в новолуние читает? Погодила бы. Толку все равно не будет.

— Ах, матушка! Не терпелось мне. А почему дядька с нами не поехал?

— Он предлагал, да отказалась я. Дел в поле полно, — пара мужских рук нужна сейчас как никогда. Да и не страшно утром добираться то. Вот вечером с ярмарки возвращаться негоже. У кого может дурное на уме. Считай на сто монет даже если продадим… Я вот что решила, — остановимся у родственников мужа. Там заночуем, а поутру тронемся обратно. Спокойнее будет. Ишь, как растрепалась! Дай ка я тебе волосы приберу.

Вдова достала гребень, усадила дочку обратно на телегу.

— Вот выдам тебя замуж за хорошего человека, расплету косу твою девичью и сама надвое разделю. С той поры будешь носить две косы, как полагается. Остепенишься. Вся резвость твоя уйдет. Округлишься, расцветешь. А как же? Муж тебе защита и опора будет. Да еще если муж богатый попадется… Твое счастье. Засверкаешь пуще камней самоцветных. Я сама замуж выходила только за то, что отец твой меня полюбил, дом мне на диво всем выстроил. Только через пару лет и ко мне любовь пришла… Он все для меня делал, берег, и в один день раскрылось к нему сердце, по — другому на него посмотрела. Семейная жизнь женщину знаешь как меняет? Детишек народишь здоровых мужчине своему, да и мне в старости будет чем заняться. Буду сыновей и дочерей ваших воспитывать, уму-разуму учить.

— А почему у тебя я одна, других детей нет?

— Не знаю, дочка. После родов никак понести не могла. А как хотелось! Даже к самой ведьме Воробе ходила. А уж к ней ходить — страх один. Вся седая, страшная, как лесная кикимора и голос скрипучий что твое колесо. И путь к ней небезопасный. Одной идти надо ночью. Через лес. Тропа там есть, на деревьях — зарубки.

— А далеко она живет?

— Пешком день пути. Знаю, Нафанья, Кирилова дочь к ней ходила прошлый месяц.

— Что ты! Сколько же лет ей? Жива ли она, матушка? Может, обманывают люди?

— Жива. А сколько лет ей — никто не знает. Говорят, кому то действительно помогла, а кому то… Кто в немилость попадет — того вмиг со свету сживет. А то и всю семью погубит… Сильная колдунья. Но и она не согласилась помочь мне. Сказала, что нельзя. Один ребенок мне положен. Знак был.

— Какой знак?

— Когда ты родилась, град сильный пошел. Все посадки погибли. Знающие люди говорили, что это — жертва богам за необычного ребенка. Я погоревала, да потом успокоилась, — ты мне на радость как звездочка росла. Что бы я без тебя делала то?