Баламут 2 - Василий Горъ

Серая муть, заволакивавшая большую часть сознания, отбивала всякое желание говорить, однако объяснять что-либо жестами хотелось еще меньше, поэтому я подождал, пока женщины приблизятся, и выдавил несколько фраз:

—Залезайте под эту ель. Устраивайтесь надолго. Я помоюсь, затру следы и вернусь.

Дамы вгляделись в мое лицо, потемнели и без того не особо «светлыми» взглядами, но кивнули, по очереди сложились в три погибели, скользнули под самую большую лапу и застыли в «прихожей». Судя по «картинке», даруемой чувством леса, замерли, стоя на коленях. Потом вытащили из колец полотенца и начали сушиться, а дальше я смотреть не стал — спустился к озеру, разделся, зашел в воду и попробовал отрешиться от воспоминаний, связанных с этим местом. Вернее, начал фокусировать внимание чуть ли не на каждом отдельно взятом действии. Увы, получалось неважно: куда бы я ни смотрел и как бы ни сосредотачивался, перед глазами все равно мелькали картинки из недавнего прошлого. Причем самые разные: с улыбающейся Смирновой, смущающейся Долгорукой-младшей, испуганной Горчаковой и так далее. И каждая все увеличивала и увеличивала тяжесть неподъемного груза на сердце. В общем, следы я затирал добросовестно, но совершенно бездумно. Потом доплелся до «шалаша», кое-как высушил тело и волосы, натянул белье, спортивный костюм и носки, перебрался в «свою спальню» и обнаружил, что перегородка, отделявшая ее от «спальни для женщин», свернута и надежно закреплена под «потолком».

Выяснять, по какой причине, не было ни сил, ни желания, поэтому, добравшись до своего спальника, придвинутого к спальнику Шаховой, я упал лицом вниз, закрыл глаза, расслабился и попробовал отключиться. Ага, так мне это и позволили: буквально через мгновение Язва ласково прикоснулась к плечу и негромко, но очень твердо потребовала, чтобы я сначала поел.

Сопротивляться было бессмысленно — за последние двое суток я не раз убеждался в том, что женщина, принимавшая мою сторону всегда и во всем, в вопросе заботы обо мне-любимом становится самым настоящим цербером. Так что сдался без разговоров. Правда, попробовал схитрить, достав из перстня ополовиненную коробку с сухпаем, но без толку — «надсмотрщица», не прекращавшая бдеть, выделила еще половину порции из своих запасов и вынудила съесть даже печеное. Затем убрала мусор в пространственный карман, перелезла через меня, сдвинула на свое место и обняла со спины. А государыня, лицо которой оказалось аккурат перед моим, искривила губы в жалком подобии грустной улыбки и вздохнула:

—Как ни сложно это признавать, но жизнь продолжается даже после того, как из нее уходят самые близкие и родные…

—Мы ни в коем случае не призываем забыть Татьяну Ивановну и Яринку, но рвать себе душу так, как это делаешь ты — последнее дело…— в унисон ей продолжила Лариса Яковлевна, почувствовав, что я напрягся и начал злиться.— Люби, вспоминай, грусти, мсти, но делай все это, не разрушая себя!

—Я делаю все, что должно…— донеслось откуда-то со стороны, и я вдруг понял, что эта фраза сорвалась с моих уст.

—Да, делаешь…— согласились обе женщины, но Язва замолчала, а Дарья Ростиславовна продолжила излагать их общие мысли: — Пока делаешь, так как твой внутренний стержень все еще не разрушен, и ты все еще в состоянии ставить чувство долга на первое место. К слову, пытайся я тебя забалтывать, в этом месте обязательно заявила бы, что именно поэтому все еще живы и мы с Ларой. Но я испытываю те же чувства, что и ты, поэтому знаю, что эта фраза за душу не зацепит. Вот и хочу поделиться той, которая помогает держаться мне: тем, кого мы потеряли, было бы больно видеть, как их любимые себя уничтожают!

—Попробуй поставить себя на место Татьяны Ивановны и представить, что ты погиб, а она жива. Но не живет, а стремительно увядает от горя…— добавила Язва и притянула меня к себе. Я бездумно «зацепил» ее щупом и мысленно вздохнул — Шахова, даже просто сочувствуя, испытывала ничуть не меньшую боль, чем я! А через миг услышал фразу, добавившую и без того убедительным аргументам этой парочки воистину неподъемный вес: — Или представь, что сейчас чувствую я, женщина, не представляющая жизни без тебя!

Долгорукая как-то почувствовала, что ледяная броня на моей душе стала трескаться, и нанесла еще один удар — ласково, по-матерински, посмотрела в глаза и улыбнулась снова. На этот раз так печально, что у меня оборвалось сердце:

—Терять любимых невыносимо. Если не опираться на тех, кто еще жив и искренне сопереживает вместе с тобой. Да, нелегко и с такой поддержкой. Но она действительно помогает. И раз тебе есть, с кем делиться болью, то делись ею, ладно?

Щуп, коснувшийся жилы Императрицы, чуть не утопил меня в куда более безбрежном океане боли, чем мой, и подарил четкую уверенность в том, что ей, в отличие от меня, делиться, по большому счету, и не с кем. После чего помог увидеть нашу троицу со стороны, то есть, понять, что мы с Шаховой лежим вместе и ощущаемся парой, а Долгорукая, устроившаяся напротив нас, наверняка сходит с ума от одиночества. Но даже так, в смысле, чувствуя себя бесконечно одинокой, старается помочь не сломаться мне, мальчишке, годящемуся ей в сыновья!

Тут меня обожгло чувством невероятно жгучего стыда: мне помогала мать, потерявшая ребенка, а я, считавший себя мужчиной, упивался своим горем, вместо того, чтобы делать то, что должно!!! Вот я голову и потерял — абсолютно без участия разума придвинулся вплотную к этой женщине, чтобы не потревожить сломанные и надежно зафиксированные кости, осторожно заключил ее в объятия и дал волю сердцу:

—Буду. Клянусь Силой! Кроме того, помогу отомстить за Ярину, чего бы это мне ни стоило! И еще одно: вам тоже есть, с кем делиться болью — мы с Ларой всегда рядом, всегда поймем, всегда поддержим и никогда не предадим!

Удивительно, но этот порыв лег на ее душу, как родной. Правда, не сразу — первые несколько мгновений Долгорукая не понимала, как реагировать на это «безумие». Но стоило Язве положить руку на ее поясницу и повторить мои слова, как закаменевшая было спина полностью расслабилась, лицо уткнулось мне в шею, а пальцы левой, пострадавшей руки, коснулись моих ребер.

Нет, слово «спасибо» не прозвучало, хотя следующие несколько минут Дарью Ростиславовну и переполняло чувство благодарности — Долгорукая ограничилась коротким кивком, подтвердившим заключение чего-то вроде договора о дружбе, и позволила себе побыть слабой женщиной. Увы, совсем недолго — через пару минут к относительному спокойствию в ее эмоциях вдруг добавилась горечь, и государыня попробовала отстраниться. Хотя страшно не хотела, чтобы я ее отпускал. И этот «крик» истосковавшейся души оказался настолько сильным, что я сделал еще одну «глупость» — не стал размыкать объятия. А для того, чтобы ненароком не обидеть, подкрепил «бездействие» откровенностью:

—Дарья Ростиславовна, у меня есть слабенькое сродство к Разуму, и я чувствую, чего вы сейчас хотите на самом деле! Так что не перестану делиться теплом души до тех пор, пока вы сами этого не захотите.

Этот аргумент был принят, пусть и с небольшим «скрипом»: немного поколебавшись, женщина сдалась, облегченно выдохнула и заявила, что я, оказывается, полон сюрпризов. Потом потихоньку пригрелась и…. задремала. А ровно в двадцать один ноль-ноль вздрогнула, проснулась, слишком резко отодвинулась эдак на полметра, поморщилась от боли и поймала мой взгляд: