В некогда великом княжестве: дворцовая история - Даниил Артёмов

же он так жесток со мной… Ведь он мой папа… Я люблю его… А он… Он…»

Новый шквал слёз продолжил её мысли вслух… Конца столь ужасному концерту не было. Словно невозможно было его остановить. Любой простой человек, проходивший мимо, наверняка бы сжался и ощутил, как множество мурашек побежали по его коже под одеждой, ведь это было действительно ужасно слышать.

Однако… В этом замке все привыкли к такой жестокости. И ничего не ощущали, кроме равнодушия и желания выслужиться перед своими хозяевами, чтобы их не постигла та же участь, что и рыдавшую жертву. И так проходил почти каждый день несчастной девы… Однако её мысли, несмотря на всю грязь и боль вокруг и на ней… Оставались чистыми и наивно-добрыми. И лишь воспоминания о том пейзаже в окне позволили ей успокоиться и вновь опять мечтать…

II

Рождённый во мраке,

О призрачный луч,

Ты в грязном бараке

Скрылся от серых туч.

И свет твой мерцающий,

Готовый затухнуть,

Никто не принимает,

Желая потухнуть.

Мария долгое время сидела в клетке. В её маленьком детском разуме, который так или иначе любит приукрашивать всякое увиденное, прокручивались фрагменты этого ужасного утра. С одной стороны, она вновь была счастлива окунуться в тот момент, когда на верхушках елей появились следы от поднимавшегося из-за горизонта солнца. Момент воистину волшебный. Любой чуткий взрослый способен этим восхититься: вся естественная красота природы в одном пейзаже. А мозг ребёнка… И подавно был поражён всем тем, что она увидела.

Однако вновь послышались тяжёлые и властные шаги её приёмного отца. Он открыл дверь… после чего во мраке подобрался к клетке и занавесил её. Лишив девочку света и возможности видеть со всех сторон. И ей лишь оставалось фантазировать в состоянии полудрёмы, пока где-то в комнате приёмный отец ругался на какую-то девушку, чьи тихие стоны раздавались внутри самого сердца Марии, вместе со звуком шлепков о её тело. Всё это так ужасно… И так знакомо. Почти с самого раннего детства. Даже первое воспитание юной Марии, как отец брызнул на неё горячий чай, почти кипяток, за то, что она случайно пролила его, задев рукой.

Удивляло девочку лишь одной: каждый день не было слышно слёз от новых и новых несчастных дев. Да и сами стоны звучали непонятно для детского уха. Таких чувств, как похоть и вожделения, её разум ещё и знать не мог. Потому и недоумение вперемешку с чувством жалости возникали в голове у девочки.

А что же мерещилось во сне? О… Это был чудный сон для столь трагичной и грустной дрёмы. Марие снилось, что весь этот великолепный и величественный замок теперь только для неё. Для неё — и никого более. Она свободно бегала по всему ему, даже ей казалось, что во сне у дворца не 3 этажа, а все 10… и каждый новый этаж был краше прежнего. Самым же чудесным был 7-й этаж. На нём всё было так же величественно украшено. А в окнах можно было увидеть бескрайний пёстрый луг. Тюльпаны и маки украшали это поле ещё ярче. И эта красота ещё сильнее пленяла детский глаз. Ведь она никогда не видела ничего подобного вживую. Лишь обрезанные и оторванные цветы. И все — розы. И каким чудом ей удалось представить столь чудесный пейзаж во сне, даже ярче, чем оный мог быть в реальности, одному только Богу известно. Но главное: Мария от этого так тяжело и трепетно дышала, боясь спугнуть чудесный и редкий по своей красоте для девочки сон. Её ручки легли на мягенькие и гладкие щёчки. И в искупление последние окрасились в пурпурный цвет счастья. Ах, если бы этот сон был вечен…

После странного и противоречивого для маленькой девочки процесса наконец Маркус скинул покрывало с клетки, после чего открыл дверцу и, схватив Марию за шиворот, выволок её на холодный пол. После чего поставил на колени и грубо потянул за волосы вверх, будто бы даже оторвав от земли, после чего тихим, страшно злобным и полным ко всему человечеству голосом стал вновь давить на малышку:

— Что я тебе говорил на счёт непослушания?.. Вспомни…

— Г-говорили мне про… Н-неизбежность жестокого н-наказания… — говорила, запинаясь и заикаясь, голосом, полным печали и боли, Мария.

— Угу… Ииии… Ты же помнишь, что сейчас ты должна будешь понести его?!.. — спросил он тихо, но не менее агрессивно.

— Д-да… Но… Простите меня, папа… Я глупа… Но быстро учусь на ошибках. Прошу, больше не бейте меня…

— Не бить?… А кто сказал, что мне нравится это?.. У меня для тебя более жестокое наказание! — сказал он, насмехаясь над бедной девочкой.

— К-какое?… — в отчаянии спросила малышка.

Вдруг мощные руки худощавого и уродливого мужчины вцепились Марие в платье, после чего дёрнули его в разные стороны, и послышался громкий треск нежной и мягкой ткани. Ночное платье девочки было порвано надвое, и она осталось почти нагой.

— Если хочешь ходить одетой — почини. Но стоя на коленях. Только так Бог способен простить такую непослушную и плохую грешницу!

Он высыпал на пол множество семян гороха, на которые сверху поставил колени юной Марии. Тут же, твёрдые, как камни, плотные, они вонзились в детскую кожу девочки, что причинило ей очень сильную боль, сравнимую с разрезом кожи скальпелем. Она попыталась закричать, выплеснув то, что внутри неё тяжёлым наитием заставляло страдать, однако в тот же миг грубая мужская рука тяжело ударила её по губам, не дав издать и писка. Теперь своими руками малышка дополнительно насадилась на эти семена, источавшие только непрерывную боль. От чего слёзы тут же брызнули из её глаз.

— Чем скорее зашьёшь — тем быстрее слезешь с них. Давай! Работать! — приказал Маркус, после чего вышел прочь, бросив на пол нитки и иголку. Дверь вновь оказалась закрыта на замок. Но хотя бы свет остался гореть, свечи епископ не затушил. Какой же он всё-таки внимательный и чуткий…

Мария, с трудом подняв руки с семян, постаралась взять в руки иглу, но ей приходилось балансировать на своём скорбном пьедестале из натуральных материалов, от чего горох лишь сильнее вонзался в её плоть и доставлял невыносимые страдания. Через боль, через дрожь во всём теле и помутневшие от слёз глаза девочка смогла-таки снять с себя платье… И, стоически превозмогая все трудности, всё же принялась за работу. Это время, что было затрачено на столь тяжкий и