Безумные люди. Изнанка жизни с психическим заболеванием - Елена Станиславовна Старенкова

кроватью. Он начинает кричать, когда включают свет. В темноте немного успокоился.

Что ж, работали и не в таких условиях. Я прошла внутрь и, опустившись на колени, заглянула под кровать. Маленьким комочком в углу лежал малыш.

– Привет, – шепотом произнесла я, – меня зовут Лена. А тебя как?

Малыш вздрогнул и повернулся ко мне лицом, но ничего не ответил.

– Доктор, он молчит. В смысле, совсем, – медсестра осталась стоять в коридоре и говорила со мной чуть слышно, словно боясь напугать ребенка.

Я помедлила несколько секунд, ожидая, что малыш все же что-то скажет, но он продолжал молчать.

Я вышла в коридор и закрыла за собой дверь.

– Насилие? – я очень надеялась услышать «нет».

Медсестра кивнула.

С чем только не приходилось мне сталкиваться в силу своей специальности и, к счастью или сожалению, ко многому я стала равнодушной. Эмоции мешают врачебной деятельности, застилают трезвый взгляд ненужными никому «рассуждательствами», поэтому на работе их желательно отключать.

ЕДИНСТВЕННОЕ, К ЧЕМУ Я ТАК И НЕ СМОГЛА ПРИВЫКНУТЬ, – НАСИЛИЕ НАД ДЕТЬМИ. ЭТО САМОЕ УЖАСНОЕ, ЧТО МОЖЕТ БЫТЬ В НАШЕМ МИРЕ.

Я вернулась в сестринскую пролистать историю болезни. Мальчик, шесть лет. В этом возрасте дети еще верят в Деда Мороза, к ним приходит зайчик с подарком и зубная фея: «Утром проснется детка, а под подушкой – монетка». Наш мальчик доставлен скорой в психиатрическую больницу в сопровождении мамы. Со слов матери, около недели ребенок не ест, не говорит, прячется в шкафу, запрещает включать свет. Если свет все же включают – кричит. Своего родного отца малыш не знает, родители развелись, когда ему был год. Примерно три месяца назад к ним переехал молодой человек, с которым мама встречалась около пяти месяцев. Ребенок стал замкнутым, тревожным, его состояние постепенно ухудшалось. Мать не сразу заметила связь, но стоило малыша оставить с отчимом на несколько часов, все усугублялось. Затем женщина начала замечать синяки и ссадины на руках и спине мальчика, которые тот не мог объяснить, а сожитель все списывал на случайные травмы во время игр. Дальше – хуже.

Естественно, мама любит своего сына. Естественно, она готова его защищать. Но вот подготовиться к тому, что любимый человек, такой ласковый и спокойный в ее присутствии, может применять насилие к ребенку, невозможно.

Мы же всегда на стороне наших пациентов, независимо от обстоятельств. Я вызвала экспертов для снятия травм, взятия мазков и учета прочих деталей, необходимых следствию. Позвонила и в полицию – врач обязан дать показания в таких случаях.

Прибывшим коллегам и полицейским я вкратце обрисовала ситуацию, хоть и сама знала на тот момент не больше, чем было написано в истории болезни. Они поинтересовались моим мнением по поводу состояния ребенка. Так ли ведут себя дети, пережившие насилие? Может ли состояние малыша являться следствием насилия относительно него, в том числе сексуального? Сможет ли ребенок оправиться от пережитой травмы, или он навсегда станет гостем нашей больницы? Я ответила, что ребенок действительно выглядит и ведет себя так, будто перенес очень серьезную психологическую травму. Было ли это насилие? Нельзя утверждать наверняка, ведь малыш ничего не рассказал, но имеющиеся сведения подталкивают именно к такому выводу. Однако здесь мы не имеем права на субъективное мнение. Только факты. Оправится ли ребенок от травмы и в каком объеме, пока ответить невозможно – время покажет.

Через несколько часов эксперты и полиция завершили свою работу. Я и весь персонал, контактировавший с малышом, дали показания.

Спустя четырнадцать месяцев после этого дежурства в отношении отчима мальчика вынесли вердикт – виновен. Малыш провел у нас чуть меньше полугода, динамика была положительной: он стал спать на кровати, больше не боялся света, снова начал говорить.

Само собой, маленький пациент попал в стационар из-за пережитого насилия, но он не являлся пациентом психиатрической службы в классическом понимании. Вполне возможно, пролеченная травма не обернется для него психическим заболеванием во взрослом возрасте. Тем не менее права наших пациентов, как маленьких, так и взрослых, нарушаются очень и очень часто. Иногда люди попадают в психиатрию из-за нарушения их прав и свобод, а иногда права и свободы людей нарушаются только потому, что они наши пациенты. Медики, полиция, психологи и другие службы стараются защитить наиболее уязвимые категории общества, но, как и в вышеописанном случае, иногда это удается сделать только постфактум.

Глава 2. Безразличие

Дежурство продолжалось. Я шла по коридору больницы и размышляла о том, что врач-психиатр живет будто в капсуле с толстым стеклом. Мы вглядываемся в чужие судьбы, читаем жизни, как книги, но едва ли можем повлиять на ход событий. Врач всегда должен оставаться врачом, отодвигать эмоции в сторону. Слезами нашим пациентам не помочь. Очередной звонок нарушил тишину.

– Подойдите, пожалуйста, в принудительное, у пациента давление 70/50.

Наша больница имеет несколько корпусов: основной с общепсихиатрическими отделениями, «стражный» корпус, где находятся отделения принудительного лечения и экспертное, и корпус детства и неврозов.

Вправо, прямо, налево… Еще шагов пятьдесят, и мы на месте.

Снова отпираем двери и поднимаемся в отделение.

У входа меня поджидала медсестра с историей болезни пациента в руках:

– Только вчера привезли из кардиологии… Перенес коронарное шунтирование. Сказали, любые отклонения в показателях – вызывать врача, – сбивчиво пояснила она.

Я взяла историю. Мужчина, 62 года. Из хронических заболеваний – гипертония, ишемическая болезнь сердца. Войдя в отделение, я с порога заметила нужного пациента: бледный мужчина, на лбу испарина, страдальческое выражение лица недвусмысленно намекает, что нужна помощь. К моему приходу давление мужчины стало приходить в норму – уже 90/60. Пульс все еще зашкаливал, но это компенсаторная реакция организма в ответ на низкое давление.

– Как вы себя чувствуете? – измеряя сатурацию[1], спросила я.

– Лучше, – хватая воздух ртом, с трудом ответил мужчина.

– Болит что-то?

– Нет, только дышать тяжеловато…

Я осмотрела больного, послушала легкие, сердце, пропальпировала живот. Страшного ничего не обнаружилось, но нужно наблюдать. Подождем до утра и отвезем его на консультацию к кардиологам.

– Анна Владимировна, – обратилась я к медсестре, – положите пациента в наблюдательную палату и контролируйте показатели до утра. Если что-то будет настораживать в его состоянии – звоните.

Я прошла в ординаторскую, чтобы сделать запись в истории болезни о своем осмотре. Взгляд невольно упал на статью, из-за которой пациента с шизофренией направили на принудительное лечение: статья 126 УК РФ – похищение. Меня заинтересовала история этого мужчины.

Много лет он страдал параноидной шизофренией. Поначалу все шло гладко: благоприятное эпизодическое течение болезни, отсутствие дефекта, сохранная критика – человек мог вести обычную жизнь.