Красная гиена - Вероника Эскаланте Льяка

Фелиситас заинтересовалась профессией медсестры. В один прекрасный день с позволения доктора она сменила свой необъятный балахон на медицинскую униформу, а сандалии на туфли, обнаружив в себе страсть к обуви. Фелиситас усердно осваивала новую профессию, не подозревая, что через двадцать лет та превратится для нее в прибыльное дело.

Прерву здесь эту… биографию и открою тайную причину, побудившую меня написать историю моей матери: желание оправдать перед тобой свои поступки. Я пишу ради искупления, очищения.

Спустя год после начала работы в клинике Фелиситас помогала принимать детей, а через два вернулась в свою деревню. Двадцать четыре месяца обучения сестринскому делу позволили ей завоевать авторитет среди односельчан, большинство из которых с трудом оканчивали начальную школу. Сама Фелиситас доучилась только до третьего класса.

Пока над страной бушевали ветры революции, в удаленном регионе с подачи Порфирио Диаса[6] активно развивалась нефтедобыча. Непрерывный поток добываемых ежедневно баррелей черного золота способствовал росту поселения. Приезжие, в основном американцы, некоторые с семьями, а также выходцы из других штатов, устраивались на работу в компанию «Уастека петролеум». С увеличением числа жителей росло и количество родов, которые требовалось принимать: не только детей из новых семей, но и внебрачных отпрысков нефтяников по всей территории Фаха-де-Оро[7].

Я убежден, что история нашей жизни записана в наших телах языком, до сих пор нами не расшифрованным: в линиях ладоней, в рисунке отпечатков пальцев, в морщинах, родинках или пятнах на коже. На ум приходят годичные кольца, по которым можно проследить возраст дерева, чередование дождливых и засушливых сезонов. В жизни моей матери отдельные вехи тоже выделялись ярче других – в кино подобные моменты сопровождаются фоновой музыкой, звуковым эффектом, предупреждающим, что все вот-вот изменится. В ее жизни появился мужчина – Карлос Конде, мой отец.

* * *

Эдвард Доусон, акционер одной из нефтяных компаний, познакомился в Сан-Луис-Потоси с Карлосом Конде, рабочим, занятым на бурении. Мой отец из кожи вон лез, чтобы отличаться от остальных: носил не огромное сомбреро, как большинство мексиканцев, а шляпу поменьше; выучил начальный английский и подражал американцам в манере одеваться. Сын матери-одиночки, он с четырнадцати лет работал на шахте Ла-Консепсьон – до пожара, который привел к ее закрытию. В то время в регионе уже эксплуатировались нефтяные месторождения, и Конде устроился на буровую установку Доусона. Американец взял его с собой в Веракрус, где обосновался со своей женой Дороти.

В ноябре 1910 года, когда разразилась революция, Доусон поручил Конде найти акушерку для его жены. Роды начались раньше срока, и американский врач не смог прибыть вовремя из-за военных действий. Дороти Доусон отвергла предложенную кандидатуру, заявив, что ни одна индианка к ней не притронется, но больше ничего сказать не успела: схватки участились, и у нее не было другого выбора, кроме как согласиться на услуги Фелиситас. Появившаяся в результате сложных родов девочка умерла через несколько дней.

По возвращении домой моя мать посмотрелась в зеркало в ванной и остро почувствовала себя индианкой. Ее это не обрадовало. Она нашла ножницы и отрезала длинную черную косу.

Однако вследствие неудачных родов на свет явилось нечто сильное и крепкое: болезненное любопытство Карлоса Конде к акушерке. Ему понравились ее сноровка и уверенность в обращении с женщиной, говорившей на чужом языке и презиравшей ее из-за происхождения.

Он стал навещать Фелиситас, поддавшись притяжению черной дыры, которую представляла собой моя мать, не подозревая, что ни материя, ни энергия, ни даже свет не могут из нее вырваться. Фелиситас, не избалованная мужским вниманием, не хотела приглашать его в комнату, где жила. Она надела выходные туфли, купленные в Халапе, и приняла ухаживания Конде, удивляясь, что кто-то проявляет к ней интерес. Не знаю, связывала ли моих родителей любовь или подобное чувство; несомненным фактом было их негласное партнерство в теневом бизнесе.

Череда событий, определивших судьбу родителей, началась с женщины, совсем молоденькой, отказавшейся оставить у себя новорожденную дочь – продукт изнасилования, совершенного одним из приезжих нефтяников. «Мне она не нужна. Продайте ее, найдите другую мать, другую семью, делайте с ней что хотите. Я заплачу́». Дочка у смуглой индианки родилась светлокожей, с голубыми глазами, как у большинства работавших в регионе американских инженеров. Карлос Конде предложил малышку Дороти Доусон, и та неожиданно ее купила. К первому звену в цепи присоединились десятки других. Поползли слухи, и к Фелиситас по разным причинам стали обращаться женщины, платившие, чтобы избавиться от детей. Младенцев она продавала в новые семьи.

Фелиситас и Карлос Конде поженились 6 июня в тот год, когда революция положила конец правительству Диаса и обрушила мексиканский нефтяной рынок. Железные дороги были разгромлены, поезда уничтожены, многие иностранцы покинули страну. Доусоны, однако, остались и растили дочь наполовину американкой, наполовину мексиканкой в регионе, который казался неисчерпаемым.

Однажды майским утром 1914 года, через несколько дней после высадки американских войск в порту Веракруса, Фелиситас родила девочку, мою сестру. В Уастеке антиамериканские настроения превосходили революционные: казалось, военные поставили целью изгнать янки. Помимо армии существовали изолированные группировки, банды воров, которые рыскали по округе, грабили и запугивали сельских жителей и работников буровых. Однажды ночью моих родителей разбудил звон разбитого стекла: в дом ворвались пятеро пьяных мужчин, вооруженных пистолетами и мачете. Отца вытащили из постели и забили до полусмерти. Бандиты знали, что он работает с Доусоном. «Нравится ублажать гринго, ублюдок? Посмотрим, смогу ли я ублажить твою женушку».

Отец попытался встать. Кровь заливала ему лоб и глаза – он не заметил стремительное и точное движение, которым ему сломали правую руку. Карлос Конде вновь упал и свернулся калачиком на полу, прижимая руку к груди; после следующего удара, ногой в лицо, все погрузилось во тьму. Он не видел, как бандиты набросились на мою мать, не слышал ее криков, смешанных с улюлюканьем мужчин. Очнувшись, он нашел жену с разбитым, опухшим, посиневшим лицом на развороченной кровати, где Фелиситас качала на руках нечто похожее на сверток одеял.

Отец вскарабкался к ней, истекая кровью: локтевая и лучевая кости его руки торчали наружу. Фелиситас подняла глаза, затем снова уставилась на сверток. Из складок ткани высовывалась маленькая ножка. Отец так и не узнал, что произошло дальше и как он попал в клинику, где лечили сотрудников нефтяной компании. Когда его отпустили, он вернулся к жене домой, и они похоронили свою пятимесячную дочь под толщей неловкого молчания.

Двадцать семь лет спустя, в тюрьме, лежа на полу рядом с решеткой своей камеры, моя мать кричала, чтобы ее выпустили, потому что ей нужно заботиться о