Ключи от королевства - Жюльетт Сапфо

откуда её, по велению отца, отправили в самый дальний монастырь. Прошёл не один десяток лет, прежде чем падшая женщина возглавила монастырь, который стал ей домом. По понятной только ей одной причине больше всего она недолюбливала именно тех девушек, чьи судьбы были похожи на её собственную. Потерявшие целомудрие со случайными любовниками, сбежавшие от родителей, опорочившие честь семьи. Таким в монастыре было тяжелее других, и, случалось, некоторые из них не выдерживали: бросались с утёса в Девичье озеро, тем самым снова и снова подтверждая его печальную славу.

Трапезная, куда сейчас со смиренным видом входили послушницы, была просторным залом с чистым белым потолком и голыми стенами, посреди которого стоял длинный стол из грубо отёсанного дуба и две деревянные скамьи. По натёртому до блеска полу ходить следовало крайне осторожно: случаи, когда послушницы, поскользнувшись, падали и набивали себе шишки или ломали руки, были нередки. Но ни травмы, ни синяки на лицах послушниц не могли смягчить сердце настоятельницы, которая заставляла девушек натирать полы дважды в день: для поддержания чистоты, порядка и дисциплины, как она говорила. В то время, как одни послушницы в поте лица натирали полы, другие с усердием чистили громадный камин, напоминавший пасть сказочного чудовища. По указанию настоятельницы, растапливали камин только зимой и только тогда, когда стужа становилась лютой и невыносимой. Настоятельница твердила, что истинное смирение помогает переносить холод и закалять не только тело, но и душу; на самом деле она была скряга: отдать десяток-другой серебряных скеатов за дрова казалось ей немыслимым расточительством. Так и мёрзли юные послушницы, сидя за столом и стуча деревянными ложками о деревянные миски; облачка пара, выдыхаемые из их носов и ртов, смешивались в звенящем от мороза воздухе с паром, поднимавшимся от горячей каши или травяного чая. Девушкам хотелось побыстрее покончить с едой и покинуть трапезную, но по монастырскому уставу есть полагалось не спеша, не отвлекаясь на разговоры или какие-либо движения. За послушницами зорко следила сама настоятельница, вся в чёрном, словно в трауре по своей былой молодости. Даже после того, как трапеза была закончена, она ещё какое-то время молча смотрела на девушек, затем, как бы опомнившись, сердито постукивала тростью и медленно поднималась из кресла.

Матушка настоятельница, в миру известная как баронесса Фигейра Карденаль, внешне походила на купчиху. Приземистая, коротконосая, щекастая; только острый подбородок представлял резкий контраст с круглым лицом: создавалось впечатление, будто это не подбородок, а подстриженная клином бородка. Настоятельницу боялись все — и послушницы, и монашенки, и крестьяне из соседней с монастырём деревни.

Сейчас, стоя на входе в трапезную, она вслух, нарочито громко считала по головам торопившихся к обеду послушниц. Не досчитавшись одной, настоятельница нахмурилась. Первой её мыслью было не допустить к обеду остальных послушниц: пусть они потом все вместе как следует проучат ту, по вине которой остались голодными. Но, взглянув на девушек, которые дрожали от холода и ждали её позволения приступить к еде, она всё же сжалилась над ними.

Едва послушницы дружно взялись за ложки, в трапезную вбежала румяная от мороза девушка с растрёпанными пепельными волосами. Одно мгновение — и она, поскользнувшись на зеркальном полу, как на катке, с разбегу шлёпнулась на него спиной. От сильного удара пострадала также голова: в ней зазвенело; перед глазами вспыхнули звёзды и поплыли разноцветные круги.

— Смотрите, дети мои, что случается с теми, кто не желает жить по уставу нашего монастыря, — загудела настоятельница толстым, басовитым голосом. — Ваша сестра Ирис немедленно будет наказана за опоздание к обеду и пренебрежение правилами! Десять дней в келье без окон и лампады, на хлебе и воде, просветлят ей ум и научат смирению!

— Но, матушка, ей, кажется, необходима помощь, — раздался робкий голос одной из послушниц. — Эта кровь на полу… разве она не из раны на её голове?

— Если она разбила голову, рану забинтуют. Но это не спасёт сестру Ирис от наказания, которое она заслужила своим возмутительным поведением, — бесстрастно заключила настоятельница.

Этот разговор закончился тем, что девушку бросили в подвальную келью — испытанное средство наказания для лодырей, грешниц и непослушных. Разбитую голову ей всё же промыли и забинтовали, но в остальном на снисхождение или сострадание рассчитывать не приходилось.

Последнее, что запомнила Ирис перед тем, как её сознание заволокло спасительной туманной пеленой, это то, как закрылась тяжёлая дубовая дверь и заскрипел ключ в огромном проржавевшем замке.

Глава 2

Месяц взошёл на звёздное небо, и в его серебристом свете чётче обозначились очертания зубчатых стен и остроконечных башен, над которыми возвышались знамёна с гербом правящей в Ареморе династии. С высоты королевского дворца на долины и покрытые лесами холмы гордо взирали каменные драконы с распростёртыми крыльями — символ могущества и мудрости ареморских правителей. Мощная цитадель, внутри которой находился дворец, располагалась на крутом берегу Брасиды, так что её стены омывались водами самой могучей в королевстве реки. Из цитадели на берег вёл арочный выход с опускавшейся решёткой, от которого был переброшен вниз, на пристань, подъёмный мост. Этот мост легко убирался в случае надобности, и доступ внутрь цитадели становился невозможен. С довольно просторной площади перед замком, называемой Дворцовой, было два входа: один — в почётный двор, где король принимал чужеземных послов и устраивал парады; другой — в самую неприступную часть цитадели, где размещались покои королевской семьи. Вдоль стен, кое-где покрытых пятнами моха, цепью растянулись лучники из службы резиденции, оберегавшие покой правителя и его близких. Однако в эту ночь покоя во дворце не было.

Узкий проход, который вёл в спальные покои короля, слабо освещался пламенем факелов, вставленных в настенные скобы. В полумраке бесшумно сновали тени, одна за другой исчезавшие в огромной комнате, где на широком роскошно убранном ложе возлежал король Аремора. Помимо супруги правителя, Розмунды, выслушать последнюю волю умирающего пришли его приближённые: племянник Рихемир, сиятельный герцог Вальдоны; канцлер Вескард; Великий мастер-приор Тарсис; а также Раймунд Блокула, граф Монсегюра, он же родной брат королевской супруги. Позади, в глубине опочивальни и у двери, толпились придворные чиновники, почти вся высшая знать королевства и феодалы помельче.

Ближе всех к королевскому ложу находился мастер-приор Тарсис, знаменитый своим даром предугадывать людские судьбы. Ему шёл уже девятый десяток, он пережил двух королей и ухитрился при этом угодить каждому из них. Теперь на его глазах уходил в мир предков третий, и особенно любимый им, король — король Фредебод.

Долгое время в спальных покоях царила напряжённая тишина — никто из присутствующих не решался заговорить первым. А может, этим