Рыжий дьявол - Михаил Демин

— Там в клубе вы, кстати, примените и ваши художнические таланты. Там они пригодятся. Видите, как все хорошо устраивается! Ну, а что касается редакции…

— Да. Как насчет этого?

— Можете поддерживать с ней контакт, продолжать писать. Почему бы нет? Это не возбраняется. Будете, так сказать, внештатным корреспондентом нашей газеты по Алтайскому району!

Так произошел в моей жизни перелом. До этого я жил поистине волчьей жизнью — тревожной, тоскливой и неприкаянной… Я постоянно скрывался от властей и метался по всей стране. Сначала — как блатной, а потом — в качестве бездомного северного бродяги.

Бродяжий этот послелагерный путь начался в Красноярске два года назад. Я вышел тогда из ворот пересылки, исполненный радужных надежд и планов. Незадолго до освобождения я ухитрился переслать в местное отделение Союза писателей тетрадку своих стихов и мечтал об успехе. Я мечтал об успехе, но все обернулось позором… Писатели не приняли меня. И так оно и пошло, повелось: что бы я ни делал, что бы ни затевал, все неизменно завершалось бедою… Я бежал из ссылки — и голодал и мерз. Испытал тоску полярных пустынь. Повидал почти все арктические моря. А затем, на китобойной шхуне, обогнул азиатский материк. То был тяжкий период; я почти совсем разуверился в себе как в поэте. Но потом, после смерти Сталина, я вдруг узнал, что в Южной Сибири, в Абакане, меня начали помаленьку печатать.

И вот я вернулся в Хакассию — в места старой ссылки — туда, где ударили, наконец, колокола моей судьбы!

Все, правда, получилось не совсем так, как мне хотелось бы… Я ведь стремился попасть в газету; редакционная работа, как мне думалось (и теперь, оглядываясь на пережитое, я вижу, насколько я был тогда прав), должна была послужить мне своеобразной школой, научить меня многому и сблизить с творческой средой… Однако местное начальство — как вы уже знаете — отнеслось ко мне с некоторым недоверием. И опять, как и встарь, как бывало, мне пришлось хитрить, кривляться и делать «голубые глаза».

Что ж, голубые глаза помогли! И хотя все получилось не так, я, тем не менее, не отчаивался. Я давно уже привык к тому, что судьба ничего не дарит мне, не дает мне быстро, легко…

Первый шаг был сделан. Теперь требовалось как можно скорее отправляться в неведомые Очуры — закрепляться там и начинать работать. В Абаканском обкоме партии мне ясно дали понять, что эта работа будет засчитана мне как некий испытательный стаж.

Отправляясь в Очуры, я навел предварительно справки. И выяснил, что село это глухое, таежное, расположенное в стороне от железной дороги — на берегу Енисея. Село почему-то пользовалось весьма скверной репутацией. Жители там, по общему утверждению, были хитрецами и лентяями, а местный колхоз являлся самым нищим и захудалым во всей Южной Сибири.

Ну, удружил, сукин сын, со злобой думал я о Кудрявцеве, подыскал мне местечко! Хуже выбрать не мог!

Я думал так, подъезжая к Очурам на попутном грузовике. Дорога вывернула из-за густой еловой гривы и пошла через колхозные угодья. Они были заметены снегом, над ними вилась и дымилась голубая поземка. И в этом дыму виднелись какие-то постройки — дряхлые бараки, покосившиеся сараи. На одном из них крыша просела, прохудилась, и меж лохмотьями старого толя виднелись ребра стропил.

Словно после пожара или бомбежки, подумал я, озирая окрестность.

Но каково же было мое удивление, когда мы въехали в село! Контраст между ним и колхозом был разительный. Если там царил дух разрухи и запустения, то здесь — наоборот. Избы здесь стояли добротные, крытые железом. Мелькали наличники и нарядные крылечки. За высокими, крепкими оградами бесились цепные псы.

Село это, как и большинство сибирских сел, было большое, многолюдное, протянувшееся вдоль реки на полтора километра. И пока мы ехали к центру, нам встретились два мотоциклиста. Они промчались один за другим, гремя и разбрызгивая снежные искры. И проводив их удивленным взглядом, я сказал шоферу:

— Что-то я не пойму… При таком бедном хозяйстве — откуда весь этот шик? Я думал, что тут бараки, землянки, полная нищета, как в других местах. А тут — смотри…

— Ничего, не смущайся, — ответил тот, — потом поймешь. Тут, милок, чудеса творятся… Это не Очуры, это страна Лимония.[2] Знаешь такую сказочную страну? В ней сорок лет гудки гудят и двадцать — люди на работу собираются…

* * *

В чудесах этих я разобрался довольно быстро. Захолустные Очуры, как выяснилось, являлись центром грандиозной, хорошо налаженной спекуляции.

На приусадебных участках — в частных огородах — здесь выращивался чеснок и превосходный, сладкий репчатый лук, который жители села регулярно сплавляли по Енисею вниз, в арктические районы — за полярный круг. Занималась этим вся местная молодежь, все здоровое население Очур. В колхозе же трудились старики; толку от них, естественно, было мало. И потому «общественные» работы не приносили пользы никому — ни государству, ни самим колхозникам. Но зато частная, подпольная деятельность давала тут баснословные барыши!

Я познакомился с клубным баянистом Петром Азаровым, который временно, до моего приезда, исполнял обязанности заведующего, и тот за бутылкой водки разъяснил мне кое-какие детали.

— Лук и чеснок, — сказал он, — в Заполярье огромная ценность. Они там не растут, а нужны всем. Это же спасение от цинги! Первейшее средство! Ну, а государственное снабжение, как обычно — хреновое… В магазины поставляют овощи плохо, нерегулярно. Иногда их вообще не бывает по полгода!

Был баянист невысокий, с выпуклым брюшком, с заметной лысиной, хотя еще и не старый. И он постоянно посмеивался, поджимая пухлый рот, часто помаргивая белыми ресницами.

— Ты знаешь, каков основной закон социализма? — спросил он, пригибаясь.

— Нет. Каков же?

— Основной закон — это постоянные временные трудности!

— Остроумно. Но продолжай. Так что с луком?

— Да все просто. В результате постоянных этих трудностей возник черный рынок. И очурские мужики развернулись там вовсю… На этом рынке в районах золотых приисков — в Туруханске, в Енисейске, на реке Курейке — за килограмм лука дают от тридцати до пятидесяти граммов золотого песку. А иногда — особенно зимой — и все сто! — Он хохотнул. — Во по какой цене идет наш лучок!

— Значит, платят песком…

— Не всегда. Песок — это как эталон. Большинство мужиков предпочитает все-таки бумажки. Ведь золото, сам понимаешь, под особым контролем. Да и вообще, возни с ним много…

— А сколько стоит один грамм золота?

— Тридцать шесть рублей.[3]