Неподражаемый доктор Дарвин - Чарльз Шеффилд

— Кажется, вы не питаете особого почтения к профессии врача, — наконец заговорил он. — Хотя сами отмечены печатью болезни.

Джейкоб Поул пожал плечами и ничего не ответил.

— Но все же вы дружите с доктором Монктоном? — продолжал Дарвин.

Поул, нахмурившись, повернулся к нему.

— Со всей определенностью — нет. Как я уже вам сказал, я не более, чем посланец, заезжий гость, которому случилось оказаться на ферме. — Он замялся. — Уж коли вы так настаиваете — признаюсь, что я вообще докторам не друг. Люди возлагают на безмозглых коновалов больше веры, чем на самого Господа.

— И с большими основаниями. Поул словно бы не слышал.

— Слепая вера! — повторил он. — И противу всякой логики. Когда вы платите человеку деньги за то, чтобы он отпилил вам руку, неудивительно, что он клянется, будто для спасения вашей жизни эту самую руку совершенно необходимо удалить. После двадцати лет службы родине я прихожу в ужас, думая, сколько конечностей ампутировано просто-напросто по прихоти полковых лекарей!

— Ну, коли уж на то пошло, полковник Поул, — едко отозвался Дарвин, — двадцать лет службы должны были показать вам еще и то, что тысяче самых плохих докторов пришлось бы изрядно потрудиться, чтобы сравняться по части оторванных рук и ног даже с самым бездеятельным генералом. Вспомните-ка о грехах собственной профессии.

В последовавшем сердитом молчании оба быстрее зашагали по залитой лунным светом дороге.

Ферма располагалась особняком, в нескольких сотнях футов от дороги на Личфилд. Туда вела сумрачная вязовая аллея, и пройдя ее до половины, путники увидели в дверях дома застывшую в ожидании высокую фигуру. Когда они подошли ближе, стоявший нагнулся, взял фонарь и двинулся им навстречу.

— Доктор Дарвин, боюсь, вы опоздали. — Голос его был звучен и силен, точно у певца или опытного проповедника, однако в нем не слышалось ни тепла, ни привета.

Дарвин кивнул.

— По словам полковника Поула, ситуация выглядит скверно. Мой медицинский сундук тут со мной, в доме Мэтью Бултона. Если требуются какие-то лекарства или перевязочные средства, принести их можно в считанные минуты.

— По-моему, уже поздно. — Они поднялись на крыльцо, и доктор Монктон приостановился в дверях — широкий в плечах, с длинной шеей и красным костлявым лицом, на котором застыло суровое выражение собственного достоинства. — К тому времени, как полковник Поул покинул этот дом, больной уже впал в беспамятство. Чуть ранее вечером наблюдался бред, причем весьма своеобразный. У меня практически нет надежды.

— Это кто-то из работников Бейли?

— Нет. Прохожий, которому стало плохо неподалеку отсюда. Его спутница прибежала на ферму за помощью; На счастье, я как раз оказался там — лечу отца Бейли от ревматизма. — Он пожал плечами. — Само собой, в таком-то возрасте — абсолютно безнадежное занятие.

— Гм. Вероятно. — В голосе Дарвина не слышалось особой убежденности, но отстаивать свою точку зрения он не стал. — На диво удачно вышло, что вы как раз зашли сюда. Так расскажите, мистер Монктон, каково все же состояние этого самого прохожего.

— Безнадежно. Да вы и сами увидите, — прибавил Монктон в ответ на недовольное хмыканье Дарвина. — Он в судомойне, на лавке.

— Неужели один?

— Нет. С той женщиной. Я объяснил ей, что состояние больного крайне серьезно, и она, кажется, все поняла — просто удивительно для особы ее сословия. — Доктор поставил фонарь на приставной стол около входа и взял огромную щепоть табака из резной шкатулочки слоновой кости. — Оба они люди необразованные. Простолюдины с севера, шли в Лондон искать работы. Такое впечатление, будто она больше боится меня, чем тревожится о состоянии своего спутника.

— Так вот я опять и спрашиваю — а каково это самое состояние? — Дарвин уже не скрывал досады. — Уж лучше сообщите мне свое мнение тут, пока они не слышат… Хотя, насколько я понимаю, он все равно практически ничего не воспринимает.

— Совершенно ничего, хоть бы в дом молния ударила. Итак, его состояние, вкратце: глаза ввалились, закрыты, в глазницах видны только белки, лицо тусклое и серое, кожа грубая и сухая на ощупь, перед тем, как начался бред, больной жаловался на сильную дурноту.

— Его рвало?

— Нет, но, по его словам, сильно тошнило. И в груди болело. Мышечный тонус у него был вялый, и я диагностировал понижение чувствительности.

— А какой пульс? — Лицо Дарвина отражало предельную сосредоточенность. — Жар был?

Монктон на миг замялся, слегка растерявшись.

— Нет, жара не было, — наконец произнес он. — И мне не показалось, чтобы пульс был учащен.

— Гм-гм… — Дарвин поджал пухлые губы. — Никакого жара, пульс не учащен — и все же бред. — Он повернулся ко второму своему спутнику. — Полковник Поул, вы также все это видели?

— Видел, — энергично кивнул Поул. — Послушайте, я знаю, что у медиков принято разглагольствовать о симптомах, пока больной не помрет, но вам не кажется, что лучше бы самому осмотреть этого человека, раз уж он еще жив?

— Непременно, — улыбнулся Дарвин, ничуть не задетый грубоватой манерой собеседника. — Но сперва хотелось бы узнать как можно больше фактов. Факты — очень важная штука, полковник, опора любому диагнозу. Неужели вы предпочли бы, чтобы я с маху ринулся оперировать и отрезал еще одну руку или ногу? Или же чтобы я обсуждал близкую кончину несчастного в присутствии его жены или дочери? Врачу не следует усугублять страдания больного и его семьи лишним горем. Но ведите же, доктор Монктон, теперь я готов осмотреть вашего пациента.

Джейкоб Поул, нахмурившись, последовал за двумя своими спутниками в глубь старого фермерского дома. На физиономии его к досаде примешивалось уважение.

— Все вы, костоправы, одинаковы, — пробормотал он. — У вас на все сыщется ответ, кроме как на саму болезнь.

В доме царил стылый полумрак. Посередине длинного, выложенного неровными каменными плитами коридора, что вел к кухне и судомойне, сиротливо стояла масляная лампа. На высоких полках лежали заготовленные впрок сморщенные яблоки — их кисловатый запах был неожидан и приятен.

Монктон открыл дверь в судомойню, шагнул в темноту и неодобрительно проворчал:

— Что за досада! Я же велел ей оставаться с ним, а она взяла и ушла, а за лампой не уследила. Полковник Поул, не принесете ли фонарь из коридора?

Пока Поул ходил за фонарем, Дарвин неподвижно стоял в двери, принюхиваясь. Наконец появился свет. Монктон огляделся и вскрикнул от удивления.

— Это еще что? Его тут нет! Он же лежал вот на этой лежанке в углу.

— Может, он умер, и его отсюда вынесли? — предположил Поул.

— Да нет, вряд ли, — отозвался Монктон, однако голос его впервые звучал неуверенно. — Разве его стали бы переносить без моего разрешения?