Форсированный марш - Лео Кесслер

— Ну, если откровенно, Шульце, то я бы не стал с ходу отвергать даже такое предложение, — протянул Матц, делая вид, будто всерьез обдумывает подобную возможность. — Честно говоря, в последнее время я почти не испытываю удовольствия от собственных пяти пальцев, с помощью которых приходится обслуживать себя.

— Не гневи Бога, Матц, — горестно вздохнул Шульце. — С моими-то пальцами, которые сплошь закованы в гипс, я не могу позволить себе даже этого. Ты лучше посмотри вон туда. Мне кажется, что уж где все в порядке, так это там. — Он указал на Однояйцего, который лежал с широко распахнутым ртом и глубоко и часто дышал, в то время как сестра Клара тщательно обмывала его в районе гениталий. — Смотри, какое он получает удовольствие — и притом бесплатно!

— Готов поклясться, что она получает его тоже, — злорадно прокомментировал Матц, плотоядно поблескивая своими маленькими глазками. — Ты только посмотри, как она держит его молодца. Можно подумать, что в руках у нее — ни больше ни меньше как королевская корона. Тысяча дьяволов… могу поспорить, что она только и думает, как забраться вместе с этим в свою маленькую постельку сегодня ночью. Ааа! — и невысокий роттенфюрер издал сладострастное рычание.

Это было уже слишком для сестры Клары. Она уронила тряпку, которой обмывала Однояйцего, прямо на его пенис.

— Я доложу о вашем поведении начальству, — сдавленным голосом пробормотала она, стараясь не расплакаться. — И оно проследит за тем, чтобы обладатели таких грязных языков, как вы двое, оказались там, где только и должны находиться — в дисциплинарном отделении! — И сестра выскочила из палаты, бросив свою работу и оставив Однояйцего горестно пялиться на брошенную ею тряпку.

Шульце насмешливо уставился на Матца:

— Ну и чего это она, интересно, так разорялась? Разве мы сказали что-то особенное, а, Матци?

Но, прежде чем тот успел что-то ответить, завыли сирены воздушной тревоги, предупреждая о том, что бомбардировщики британских королевских ВВС уже приближаются к Берлину, готовясь нанести очередной ночной визит.

— Тревога, — проронил Матц. — Скоро томми[5]зависнут над нашими головами и станут, как обычно, бросать свои угловатые железные яйца. Вот свиньи!

Шульце, казалось, не слышал его.

— Нам надо сваливать отсюда, Матц, — выпалил он. — Я совсем не собираюсь позволить этой безобразной корове упрятать меня в дисциплинарное отделение, где мне придется лакать вонючую холодную баланду. Нет уж, спасибо! Надо сваливать!

— Но куда, интересно? — попытался возразить Матц.

Шульце задумчиво провел кончиком языка по своим большим пожелтевшим зубам.

— Для начала мы опрокинем по стаканчику — а, возможно, и по два. Потом немножко покувыркаемся с теми уличными шлюхами, что стоят на Кудамм, — чтобы они помогли нам как следует отхаркаться; а то у меня уже все горло забито больничной мокротой. Если я не устрою хорошую пляску с шалавами и не избавлюсь от чертовой мокроты, я, чувствую, скоро просто захлебнусь. Ну а затем мы направимся на поиски нашего батальона.

Матц недоверчиво воззрился на шарфюрера.

— У тебя что, не все дома, Шульце? Как, интересно, ты думаешь, мы сможем выбраться отсюда? Ты со своими обожженными культями вместо рук и я со своей деревяшкой. Ты же знаешь, что я совсем не могу ходить!

— Только не паникуй, Матци, — беззаботным голосом бросил Шульце. — Я быстро это поправлю.

Повернувшись к Однояйцему, он громко приказал:

— Эй, ты! Убери свои руки с того отвратительного куска мяса, что болтается у тебя между ногами, и прикати-ка из коридора тот больничный бронетранспортер, что стоит там. Пошевеливайся!

— Но я тяжело ранен в область промежности, — попробовал протестовать тот.

— Если ты не тронешься с места, то ты будешь тяжело ранен в область зада, Однояйцый!

Угроза подействовала. Преодолевая боль, солдат сполз с койки и заковылял по направлению к двери, прижимая обе руки к своему животу.

— Если ты только вздумаешь не сделать то, что приказано, я устрою тебе хорошую взбучку! — прокричал Матц ему вслед.

— Придержи язык, Матц, — нетерпеливо бросил Шульце, — передай-ка мне лучше свой тесак.

Одноногий эсэсовец послушно передал шарфюреру свой эсэсовский кинжал. Шульце неловко ухватился за него и, зажав своими перебинтованными руками, принялся пилить шнур, который поддерживал в горизонтальном положении в воздухе единственную ногу Матца. Наконец ему удалось справиться со шнуром, и нога, обмотанная толстым слоем бинтов, упала на койку.

— О, дьявол со всеми его приспешниками, — выругался Матц, — неужели ты не можешь быть хоть чуть-чуть поаккуратнее, ты, здоровый рогатый бык?!

— Возьми то дерьмо, которое вылетает сейчас из твоего рта, и сунь его к себе в фуражку, калека, — ничуть не смутившись, оборвал его Шульце, неловко пытаясь засунуть свою длинную больничную рубашку в черные брюки. — Кажется, ты забыл, что разговариваешь с фельдфебелем великой германской армии. Передай-ка мне мои стаканчики для перемешивания костей, будь добр.

Пока Матц, преодолевая боль, тянулся за шнурованными ботинками Шульце, Однояйцый распахнул дверь в палату и вкатил в нее допотопное инвалидное кресло. Его лицо было пепельно-серым. «Мне кажется, она снова открылась — я имею в виду, моя рана», — пролепетал он.

— Тогда просто шагай не так широко, вот и все, — безжалостно посоветовал ему Шульце, — а не то и второе твое яйцо выпадет из своего гнезда и укатится куда-нибудь. Давай, давай, пошевеливайся; не стой ты там, словно истукан! Помоги мне посадить в коляску этого калеку.

— Но куда, тысяча чертей, ты собираешься идти? — спросил Однояйцый, помогая Шульце подсадить Матца в инвалидное кресло. Его любопытство, судя по всему, пересилило боль.

— Куда мы собираемся идти? — молниеносно откликнулся Шульце. — К женщинам — мы собираемся сделать с ними три «о».

— Что?

— О, великий Боже! У тебя что, до сих пор еще пух не исчез за ушами? Мы собираемся отыскать их, облапать и оттрахать!

— О, понятно, — протянул Однояйцый. — А что же потом, Шульце?

— А потом, мой замечательный маленький панцергренадер, — заорал Шульце, — мы собираемся отыскать самый лучший батальон во всей германской армии — батальон «Вотан»! — В следующее мгновение он уже выскочил из вращающихся дверей госпиталя, толкая перед собой инвалидное кресло с Матцем, точно это была детская коляска с ребенком-переростком.

— Господь всемогущий, яви нам свою милость, прошу тебя! — выдохнул Матц, сидя в инвалидном кресле, которое Шульце пытался пропихнуть сквозь толпу разгоряченных солдат-отпускников, ждавших своей очереди, чтобы подняться на второй этаж, где проститутки обслуживали клиентов. Гигантская гостиная борделя, уставленная громоздкой плюшевой мебелью в стиле XIX столетия, была полна шлюх в шелковых неглиже, щеголявших своими прелестями. Сбиваясь с ног, по борделю носились потные официантки, спешившие разнести сигареты и бутылки с пивом и шнапсом. Несмотря на то, что где-то совсем рядом разрывались бомбы, в самом заведении жизнь просто кипела.