Приключения мышонка Десперо - Кейт ДиКамилло

Ты думаешь, он вынюхивал крошки, читатель?

Нет, он просто слушал. Его огромные уши улавливали какой-то удивительно сладкий звук, который другим мышам было, кажется, не дано услышать.

Братья и сёстры Десперо прилежно старались обучить его мышиным повадкам. Однажды братец Ферло решил показать ему замок, а заодно преподнести урок бега и юрканья.

— По прямой бегать нельзя, надо петлять, — наставлял он младшего брата и тут же показывал на скользком, натёртом воском полу, как это делается. — Непременно оглядывайся то через правое плечо, то через левое. Ни на что не отвлекайся и ни в коем случае не останавливайся.

Но Десперо не слушал братца Ферло. Он смотрел на свет, на разноцветный свет, лившийся через окна-витражи. Он встал на задние лапки да так и замер, зажав у сердца носовой платочек, — глаз не мог отвести от струившегося сверху сияния.

— Ферло, — наконец вымолвил он. — Что это? Откуда такие краски? Мы что, в раю?

— Ну ты и фрукт! — отозвался Ферло из дальнего угла. — Стоит себе посреди зала и про рай разглагольствует! Давай лапами двигай! Ты — мышь, а не человек! Значит, должен бегать и юркать.

— Что-что? — рассеянно переспросил Десперо.

Но Ферло нигде не было.

Как и пристало правильному мышонку, он юркнул в норку под лепным плинтусом.

Как-то раз сестрица Мёрло отвела Десперо в библиотеку замка. Свет там лился потоками через высокие стрельчатые окна и ложился на пол яркими жёлтыми пятнами.

— Беги за мной, братишка, — велела Мёрло. — Я научу тебя, где и как лучше всего грызть бумагу.

Мёрло проворно вскарабкалась по ножке и спинке стула, а оттуда перепрыгнула на стол, где лежала огромная открытая книга.

— Теперь сюда, братишка, — скомандовала Мёрло, взбираясь прямо на страницы книги.

Десперо последовал за ней: с пола — на стул, со стула — на стол, со стола — на книгу.

— Помни, самое вкусное — это клей. Он вот здесь, на корешке. Края тоже вполне съедобны, они тонкие и крошатся на зубах.

Сестра выгрызла кусок с края страницы и оглянулась на Десперо.

— Теперь ты попробуй, — пригласила она. — Сперва откуси кусочек клея, а потом заешь его бумагой, с самого краешка. А вот эти каракули — вообще объедение.

Десперо посмотрел на книгу, и тут случилось нечто чудесное. Чёрные значки, или каракули, как называла их Мёрло, вдруг обрели форму и смысл. Они превратились в слова, а слова сложились в удивительную мелодичную фразу: Однажды жил да был…

— Однажды жил да был… — прошептал Десперо.

— Что? — обернулась Мёрло.

— Ничего.

— Ешь давай! — велела Мёрло.

— Я не смогу. — Десперо даже попятился.

— Почему?

— Ну… потому что можно испортить сказку.

— Сказку? Какую сказку? — Мёрло возмущённо уставилась на брата. На её длинном усике негодующе подрагивала бумажная крошка. — Всё-таки папа был прав. Он сразу, ещё когда ты родился, сказал, что с тобой не всё в порядке.

Сестрица Мёрло бросилась вон из библиотеки — поскорее рассказать родителям о последнем разочаровании, связанном с Десперо.

Когда сестра скрылась наконец из виду, уже ничто не мешало Десперо протянуть лапку и потрогать чудесные слова: Однажды жил да был…

Он вздрогнул. Чихнул. Высморкался в платочек, который всегда был у него наготове.

— Однажды жил да был… — произнёс он вслух, наслаждаясь каждым звуком.

А потом Десперо, поводя лапкой от слова к слову, прочитал всю сказку с начала до конца — сказку о прекрасной принцессе и рыцаре, который служил ей верой и правдой и был преисполнен отваги.

Десперо читал, но даже не подозревал, что отвага скоро понадобится ему самому.

Кстати, читатель, я уже говорила, что под замком было подземелье? Настоящая подземная тюрьма, где водились крысы! Огромные крысы. Гадкие. И Десперо предстояло вступить с ними в неравную схватку.

Читатель, запомни: непростая судьба (будь то встреча с крысами или что-то совсем другое) уготована всякому мышонку и человеку, который смеет быть не таким, как все.

Вскоре братья и сёстры оставили любые попытки научить Десперо мышиным повадкам — зряшное это было занятие. Так что Десперо оказался предоставлен сам себе и совершенно свободен.

Дни он проводил, как ему заблагорассудится: бродил по замку и мечтательно смотрел на свет, струившийся сквозь разноцветные стёкла. Ещё он ходил в библиотеку и перечитывал сказку о прекрасной девушке и рыцаре, который вызволил её из беды. Главное же, он в конце концов понял, откуда берётся этот сладкий, как мёд, звук.

Это была музыка.

Сам король Филипп играл на гитаре и пел по вечерам, перед сном, для своей дочери, принцессы Горошинки.

Мышонок прятался за стенкой принцессиной спальни и слушал во все уши. Или нет, он слушал сердцем. От гитарного перебора, от голоса короля сердце теснило, душу распирало, а внутри становилось как-то по-особенному легко.

— Чудо, — повторял мышонок. — Чудо! Точно в раю. Точно мёдом по сердцу.

Стремясь расслышать каждую ноту, Десперо однажды высунул из норки левое ухо, а потом и правое — вдруг он что-нибудь упустит? Вскоре он, сам того не заметив, высунул и лапки — сперва одну, а потом и другую. А после… мышонок даже сам не понял, как это произошло, но, боясь пропустить даже ползвука, он весь, целиком, вылез из норки. Десперо хотел быть поближе к музыке.

Вообще-то он знал, что делать это не положено. Хотя он не очень-то обременял себя мышиными правилами, но один самый главный закон обычно соблюдал неукоснительно: никогда ни при каких обстоятельствах не попадайся на глаза людям.

Но… музыка. Во всём виновата музыка. Из-за музыки он совсем потерял голову и утратил даже те немногие мышиные инстинкты, которыми наделила его природа. И вот теперь он стоял посреди спальни, на виду у людей, и востроглазая принцесса Горошинка его конечно же очень скоро заметила.

— Папа! — воскликнула она. — Смотри, мышка!

Король умолк. И прищурился. Он был близорук, то есть с трудом различал то, что не находилось прямо у него под носом.

— Где мышка? — спросил он.

— Вон же, — ответила принцесса и показала пальцем на Десперо.

— Милая моя Горошинка, это никакая не мышка, — сказал король. — Это просто жучок. Таких маленьких мышек не бывает.

— Нет, папочка, это мышка.

— Жучок, — твёрдо сказал король.

Он любил, чтобы за ним всегда оставалось последнее слово.