Не такой как все. Ведьмы - Александр Пышненко

поверьте, это его настоящее прозвище, а не те, поздние, которые ему придумал и внедрил его куратор, сельский альфа-сексот, с которым жила его мать. На это тратились огромные силы и авторитет всей местной всесильной кагебистской структуры, с ее многочисленными холуями и провокаторами. Молодежная среда очень безжалостная в этом плане, и дает “погоняйлова”: не в бровь а глаз, как говорится. Это все заслуживается, как почетные звания. С НН расправились по-взрослому, — это был стиль организации. Ее первым парнем стал этот мотоциклист из таких же сексотов. Конечно, они хотели ей только добра, как это ей преподносилась. Богатства ей желали. Парень то хороший, из своего окружения.

Она, в эти годы могла наделать любых ошибок; убегала от меня не оглядываясь, поддавшись, зову, чисто внутренних, развивающихся под воздействием подруг, женских инстинктов. Подругам она уже больше доверяла, чем мне. Гормоны сделали свое дело. Я тормозил стремительное превращение ее в женщину, и этого мне не прощалось. Она чувствовала себя защищенной, и востребованной, в этом окружении. Поначалу ей там было комфортно находиться, ее всячески опекали. Ей помогали жить ощущениями причастности к своим делишкам, к всевозможным интрижкам, в которых давали ей определенные роли. Разыгрывали какие-то спектакли с помощью причастных холуев. Ей давали почувствовать себя участницей сексотского балагана на ролях принцессы (в моих глазах, она быстро превращалась в какого-то монстра).

Потерпев фиаско с присланным любовником на мотоцикле из соседнего села, ее вернули ко мне, как ни в чем не бывало, очевидно не найдя в новом окружении полноценной замены полюбовнику. Ко мне, застрявшему в пубертатном периоде развития. Я отправился навстречу НН, оставив свою новую подружку, которая действительно мне нравилась. Но, сразу же понял, что это уже совсем другая девушка. Она словно бы подтверждала всем известное выражение, что никогда нельзя войти в одну и ту же реку дважды. Я это сразу же почувствовал. Она была уже: поразвязанней что ли? Совсем другая какая-то: в поведении, в словах; сменила внешний вид настолько, что я едва узнавал в ней прежнюю девчонку. За некоторою развязанностью, исчезли многие углы. За два месяца, практически ничего не осталось от прежней НН. Мне требовались еще: абсолютно чистые отношения. Мне необходимо было еще привыкнуть к ней, любимой, как следует. Как к будущей женщине. По-настоящему влюбиться в нее, пройдя все стадии внутреннего совершенствования. Я хотел ее видеть прежней, какая она была до этого, прыщавого хлыща, которого хотелось поскорее вычеркнуть из нашей жизни. Я видел, скорее чувствовал то, что ее недавнее прошлое вцепилось в нее острыми когтями и держит, не давая вернуться ко мне. Надо признаться — я потерпел сокрушительное поражение. НН, как бы подчеркивала, что прежней девочки уже не будет. Она быстро уходила от меня. Сократив время наших встреч до минимума. Это были уже не встречи, а конвульсии того, что некогда я называл: «любовью». Я, как-то выклянчил у нее признание. И тут же понял, что это не то признание, которое мне необходимо. Какое-то пресное, незнакомое с моими чувствами к НН. Стесняясь спрашивать, что произошло у нее с бывшим любовником (я был почти уверен, что НН не девочка), я истончил любовную ниточку, связывающую нас двоих, до предела. Я не готов был принять ее такой. Романтика, в тот период моей жизни, требовала нашей чистоты. Я был романтиком по-натуре, и даже начинающим идеалистом. После окончательного разрыва, я закопался в себя, что и помогло мне продержаться на первых порах, чтоб не пойти ни на какие примирения и компромиссы с НН. Ей не хватало женского ума (или что там его заменяет в эту пору- чувств ко мне), чтоб выдавить из себя признание или попросить прощения. Чтоб попытаться хотя бы вернуться к началу наших отношений, если я ошибался в своих предположениях насчет ее измены. Компания, к которой она принадлежала, привыкла решать, подобные проблемы, разными интригами. Это были стукачи на побегушках у взрослых сексотов. Они создавали эту среду в школах. Весь Советский Союз был покрыт агентурной сетью. Теперь уже все знают Филиппа Бобкова и Пятое управление КГБ, которое он курировал. Вынужден констатировать факт, что: распутывание подобны интриг, очень помогло мне в дальнейшей жизни. Я готовился к жизни в СССР, как и миллионы стукачей и их будущих кураторов. Школа давала начальное образование в этих вопросах. До глубокого понимания, что такое “стукач”, “сесот” и многочисленных “холуев”-гопниов из подворотен, оставалось не так уж и много времени — каких-то пару лет. Еще не один раз я получу по сусалам, пока не научусь различать эти уличные асты в СССР. И то, что, этими гивнками, руководили активные секссоты. Это понимание придет значительно позже. Только тогда, я окончательно прозрею — откуда взялся тот литвиновский подонок на мотоцикле — ее ухажер. Ничего в той жизни не происходило без участия навербованных гнид, которые в начале семидесятых получили абсолютную власть по селам. Да и городам — тоже. В провинциальном Конотопе, бандиты действовали в каждом районе. В дворовых разборках решались судьбы целого поколения. Им было позволено делать все — они это и делали: ломали жизни многим молодым людям, не входящих в их группировки.

«Мы все в эти годы любили, но мало любили нас», — эти слова из есенинской поэмы Анна Снегина, наверное, были знакомы многим почитателям его поэзии. После измены моей девушки и ее потери, я снова занялся поэзией, заглушая в себе боль существенной потери. Это был настоящий бурный рост внутренней духовности. И в детстве я много читал, а теперь я научился влюбляется в творчество отдельных, любимых писателей. Я а бы учился особенной эмпатии; сопереживания их творческой судьбы. Литература брала на себя очень важную роль — сберечь меня для высшей цели. Запускались механизмы внутри меня; выстраивались четкие линии поведения при определенных обстоятельствах. Я учился противостоять, улавливая мотивы и степень опасности исходящие от советского общества, создаваемого в СССР с помощью спецслужб. Советские коллективы устраивались по единому принципу. В нем был один или два сесота, и ула холуев-стукачей, которые определяли степень поведения всего общества в целом. До утраты своей девушки, я успешно подавлял в себе творческие инстинкты, как бы стесняясь их проявления. После этого меня трудно было остановить. В то же время, я становился целью для работы стукачей и сексотов. Поэзия предельно обогащала мой внутренний мир, что само себе было подозрительным моментом для советского общества. На тупого хохла, я не был уже похож даже в убогой школе. Нерастраченная страсть