Талтос - Энн Райс

При мысли о том, что на разработку задуманных проектовпонадобятся сотни лет, он почувствовал успокаивающее тепло. Когда-то оченьдавно, в древние времена, как их теперь называют, он мечтал о монументах… Обогромных кругах камней, которые были бы видны всем издалека, о танцах гигантовв высокой траве на равнине. Даже строительство скромных по размерам башенувлекло его на десятки лет, а тиснение и оформление прекрасных книг доставлялонаслаждение в течение целых столетий.

Но теперь в игрушках современного мира – куклах, крошечныхвоплощениях людей, совершенно не похожих на настоящих, ибо они все-таки были иоставались куклами, – он нашел для себя необычную, увлекательную ивсепоглощающую идею.

Монументы предназначены для тех, кто готов странствовать помиру ради возможности увидеть их. А усовершенствованные и произведенные имкуклы и игрушки можно найти в любой стране на земном шаре. Благодаря различныммашинам и станкам все новые и новые виды великолепных вещей становилисьдоступными для людей всех национальностей и сословий – богатых, обедневших,жаждущих поддержки и утешения и нуждающихся в убежище, и даже для тех, кто былобречен провести остаток дней в специальных санаториях и психиатрическихлечебницах без надежды когда-либо покинуть их стены.

Компания стала для него спасением: здесь находили воплощениедаже самые невообразимые проекты и наиболее дерзкие замыслы. Откровенно говоря,он никак не мог понять, почему другие производители игрушек вводили так малоновшеств; почему так скучны, неинтересны куколки, использующиеся как формы длянарезания печенья, которыми уставлены полки торговых центров; почемумодернизация и удешевление технологических процессов не сопровождаютсяпоявлением оригинальных, созданных с фантазией товаров. В отличие от не умеющихдарить радость другим коллег он после каждого своего триумфа шел на еще большийриск.

Ему не доставляло удовольствия вытеснять соперников с рынка.Нет, суть конкуренции он до сих пор мог постичь исключительно разумом, ибо вглубине души твердо верил, что число потенциальных покупателей в современноммире не ограничено, а потому любой желающий что-либо продать всегда найдетвозможность сделать это.

А внутри этих стен, внутри устремленной ввысь, словнопарящей над землей башни из стали и стекла он, восхищенный собственнымиуспехами, приходил в состояние полного блаженства, испытывал невероятныйвосторг, которым, однако, не мог поделиться ни с кем.

Ни с кем… Кроме кукол. Только они, заполнившие стеклянныеполки вдоль стен из цветного мрамора, стоящие на консолях по углам, собранныегруппами на широкой поверхности деревянного письменного стола, были готовы влюбой момент выслушать его признания. И прежде всего Бру – принцесса,французская красавица, бессмертная свидетельница его поражений и побед. Непроходило и дня, чтобы он не спустился на второй этаж здания – к своейфарфоровой любимице трех футов высотой, с безукоризненными формами, сидеальными локонами из мохера и великолепно нарисованным личиком. Ее торс и деревянныеножки остались столь же совершенными, как и сто лет тому назад, когдафранцузская фирма представила куклу на Парижской выставке.[1]Своим обаянием Бру – шедевр искусства и одновременно великолепный образецмассового производства – приводила в восторг сотни детей. Даже ее фабричнаяодежда из шелка неизменно вызывала восторг. Бру восхищались все.

Бывали времена, когда, странствуя по миру, он не расставалсяс куклой и зачастую извлекал ее из футляра только лишь для того, чтобывысказать свои мысли, чувства, сокровенные мечты. Одиноко сидя ночью вкакой-нибудь жалкой, неуютной комнатушке, он вдруг улавливал вспышки света впрекрасных, вечно бодрствующих глазах Бру. А теперь она поселилась в стеклянномдоме, и тысячи людей могут любоваться ею постоянно, и все другие старинныекуклы мастера Бру теперь столпились вокруг нее. Иногда ему хотелось взять Бруиз витрины, проскользнуть наверх и поставить ее на полку в спальне. Кто быобратил на это внимание? Кто вообще осмелился бы проронить хоть слово?«Богатство окружает блаженным молчанием, – размышлял он. – Людидумают, прежде чем заговорить, ибо чувствуют, что следует вести себя именнотак». При желании он мог бы побеседовать с Бру – там, в спальне. В музее такойвозможности не было – их разделяло стекло витрины, за которым она, смиренноевдохновение его империи, терпеливо ожидала своего часа.

Разумеется, рост его компании – смелого, рискованногопредприятия, как о ней часто говорилось в прессе, – был предопределентрехсотлетним развитием инженерной мысли и промышленности. Что бы случилось,если бы его компанию разрушила война? Ее гибель стала бы для него страшнойкатастрофой. Куклы и игрушки подарили ему такое счастье, что он не мог дажепредставить себе дальнейшую жизнь без них. Пусть весь мир рухнет и обратится впрах, он и тогда не прекратит вырезать маленькие фигурки из дерева, склеиватьих и раскрашивать своими руками.

Иногда он воображал себя в таком мире, одиноко бродящимсреди руин. Он видел Нью-Йорк, каким его показывали в фантастических фильмах:мертвый и безмолвный город, заваленный обломками разрушенных зданий и колонн,засыпанный осколками стекла. Но и в этих условиях он представлял себя сидящимна фрагменте какой-то разбитой каменной лестницы, создающим куклу из палочек,связанных полосками ткани, причем эти полоски он с невозмутимым видом аккуратновырезал из шелкового платья мертвой женщины.

Кто мог представить, что подобные мысли овладеют еговоображением? Кому могло прийти в голову, что сто лет тому назад, блуждая позимним улицам Парижа, он остановится перед витриной магазина, заглянет встеклянные глаза Бру и страстно влюбится в нее?

Конечно, его род был навсегда прославлен приверженностью кигре, иллюзиям и наслаждениям. Возможно, все случившее не столь уж удивительно.Ему – едва ли не единственному уцелевшему представителю своего племени –пришлось заниматься его историей, и ситуация оказалась каверзной, особенно длячеловека, никогда не интересовавшегося ни медицинской психологией, ни еетерминологией, для человека, отличавшегося хорошей памятью, но абсолютнодалекого от увлечения чем-либо сверхъестественным, человека, чье ощущениепрошлого зачастую оказывалось наивным и едва ли не по-детски упрощенным и преднамеренносводилось к погружению в настоящее и всепоглощающему страху перед такимипонятиями, как тысячелетия, эры и геологические периоды. События, свидетелем иучастником которых ему довелось оказаться, происходившие в течение огромныхотрезков времени, называемых большими историческими пластами, в конце концов сготовностью забывались в процессе осуществления смелых и рискованных идей, чемунемало способствовали его немногочисленные, но специфические таланты.