Миссис Харрис едет в Париж. Миссис Харрис едет в Нью-Йорк - Пол Гэллико

В списке пассажиров она фигурировала как миссис Ада Харрис (как истинная кокни[2] она, естественно, произносила это как «Аррис») – номер пять по Уиллис-Гарденз, Баттерси, Лондон, ЮЗ2[3], – и была она, действительно, уборщица, вдовая, одинокая, с клиентурой в фешенебельных районах Итон-сквер и Белгравии.

До волшебного мига, в какой «Вайкаунт» поднял ее с поверхности нашей бренной земли, жизнь ее была полна бесконечной черной работы, все радости которой составляли лишь не слишком частые посещения кино, паба на углу да, совсем уже редко, мюзик-холла.

Мир миссис Харрис, приближавшейся уже к шестому десятку, был весьма запущен и грязен. Не раз и не два – а пять-шесть раз на дню открывала она двери чужих ей домов и квартир доверенными ей ключами, и за этими дверями представали перед ней горы грязной посуды в раковине, целые акры несвежего и скомканного постельного белья на незастеленных кроватях, разбросанная одежда, мокрые полотенца на полу ванной, невылитая из стакана вода для полоскания, вещи, которые надлежало собрать и сдать в стирку, и, разумеется, полные окурков пепельницы, пыль на столах и зеркалах – словом, вся грязь, какую только могут оставить за собой двуногие поросята, уходя по утрам из дома.

Миссис Харрис убирала эту грязь, потому что такова была ее профессия, которой она зарабатывала на жизнь. Но не только поэтому. Для многих уборщиц, а для миссис Харрис в особенности, их работа заключает в себе возможность гордиться приведенными в порядок домами почти как своими. Это созидательный труд, в котором действительно можно находить удовлетворение. Она приходила в квартиры, достойные называться разве что свинарниками, – а, уходя, оставляла их убранными, сверкающими и пахнущими чистотой. То, что она в следующий раз вновь заставала эти комнаты в состоянии первозданного хаоса, мало ее беспокоило. Она получала свои три шиллинга в час и вновь превращала свинарник в безупречно чистый дом.

Вот такова была профессия и жизнь невысокой пожилой женщины – одной из трех десятков пассажиров, летящих этим утром в Париж.

Разворачивающаяся под крылом самолета зеленая с коричневым рельефная карта Британии уступила место взъерошенной ветром голубизне Ла-Манша. Миссис Харрис с интересом глядела вниз: игрушечные домики и фермы сменились поджарыми телами танкеров и сухогрузов. Миссис Харрис вдруг ясно осознала, что покидает Англию и вот-вот окажется в чужой стране, среди иностранцев, которые говорят по-иностранному и, насколько она слышала, весьма аморальны, жадны, едят улиток и лягушек и склонны к «преступлениям на почве страсти» и расчлененным трупам в чемоданах. Нет-нет, она не боялась, ибо слову «страх» нет места в словаре английской уборщицы, – она лишь укрепилась в готовности быть настороже и не допускать никаких безобразий. В Париж ее влекло дело необычайной важности, и она надеялась осуществить свои намерения, общаясь с французами так мало, как только возможно.

Здоровый британский стюард подал ей здоровый британский завтрак – причем не взял за него ни пенни, сообщив, что завтрак она получает бесплатно, с наилучшими пожеланиями от авиакомпании. Это было приятно.

Позавтракав, миссис Харрис вновь прильнула к иллюминатору (разумеется, сумочку она не выпускала из рук ни на миг). Проходя мимо нее, стюард сообщил:

– На некотором расстоянии справа от нас вы можете увидеть Эйфелеву башню.

– Ну-ка… – пробормотала миссис Харрис, всматриваясь вдаль.

В следующий миг она нашла иголку, торчащую из лоскутного одеяла крыш и труб, прошитого голубой лентой реки, по-змеиному протянувшейся через город.

– Чего-то она на картинках куда выше, – заключила она.

Пару минут спустя «Вайкаунт» без малейшего толчка приземлился во французском аэропорту. Настроение миссис Харрис поднялось еще сильнее. Мрачные пророчества ее подруги миссис Баттерфилд: «Эта чертова штуковина или взорвется в воздухе, или свалится в море и утонет с тобой вместе» не сбылись. Может, и Париж окажется не таким уж плохим местом. Тем не менее миссис Харрис решила впредь быть как можно более осторожной – и это решение только укрепилось после долгой поездки на автобусе из Ле-Бурже по чужим улицам с чужими домами и магазинами, предлагавшими чужие товары на бессмысленном и невнятном чужом языке.

Сотрудник Британских европейских авиалиний, чьей обязанностью было помогать пассажирам, теряющимся в суете аэровокзала Инвалидов в Париже, бросил один единственный взгляд на шляпку, на сумочку, на слишком большие туфли и, разумеется, на неподражаемые дерзкие (а говоря прямо, так и нахальные) глазки, и, конечно, сразу же поставил верный диагноз. «Боже всемогущий, – пробормотал он про себя, – лондонская уборщица! Что, ради всего святого, она делает в Париже? Неужели у них здесь настолько плохо обстоят дела с уборкой квартир?!»

Он заметил ее неуверенность, быстро заглянул в список пассажиров – и снова угадал. Подойдя к приезжей, сотрудник БЕА притронулся к козырьку и произнес:

– Разрешите помочь вам, миссис Харрис?

Умные жуликоватые глазки изучающе обежали его в поисках признаков морального разложения или иных заграничных штучек-дрючек. К некоторому разочарованию миссис Харрис, незнакомец был точь-в-точь похож на обычного англичанина. Поскольку же он был вежлив и на вид вполне безвреден, она осторожно ответила:

– О… да они тут, значит, могут все-таки говорить по-английски!..

– Ну… как же иначе, мадам. Я ведь и есть англичанин, – ответил сотрудник БЕА. – Однако большинство людей здесь знает английский хоть немного, так что вы не пропадете. Вижу, вы намерены вернуться в Лондон вечерним одиннадцатичасовым рейсом; куда вы хотели бы направиться сейчас?

Миссис Харрис поколебалась мгновение, не будучи уверенной в том, насколько она может быть откровенна с незнакомцем, и твердо ответила:

– Я только хочу взять такси – если вы не против, конечно. У меня есть десять фунтов.

– Прекрасно, – кивнул человек БЕА, – но вам лучше обменять часть ваших денег на французскую валюту. Один фунт приблизительно равен тысяче франков.

В окошечке обменного пункта несколько солидных зеленых фунтовых банкнот превратились в тонкие, непрочные, мятые, потертые и грязные, даже надорванные синие бумажки с цифрами «1000» и горсточку каких-то скользких, точно засаленных, алюминиевых монет самого несерьезного вида, номиналом в сто франков.

Вид этих, с позволения сказать, денег привел миссис Харрис в справедливое негодование.

– Это, по-вашему, деньги? Монеты-то, гляньте, один в один как фальшивые!

Человек БЕА улыбнулся.

– В каком-то смысле они действительно не вполне настоящие, но выпускать их может только правительство, и французы еще не сообразили, что к чему. Так что эти деньги пока сходят за настоящие, – он провел ее сквозь толпу, помог подняться по пандусу и усадил в такси.

– Итак, куда вам ехать? Я переведу ему.

Миссис Харрис уселась, гордо выпрямив худую от долгой и нелегкой работы спину: розовый цветок на шляпке указывал строго на север, на лице – спокойствие, достойное герцогини;