Что было пороками, стало нравами - Сергей Исаевич Голод

­

<...> попытка говорить о сексе свободно и принимать секс в его реальности столь чужда основной линии всей, теперь уже тысячелетней, истории и к тому же столь враждебна присущим власти механизмам, что затея эта, прежде чем достичь успеха в своем деле, обречена на долгое топтание на месте.

­

Глава 1

ЭМАНСИПАЦИЯ СЕКСУАЛЬНОСТИ В РОССИИ: РУБЕЖ XIX-XX ВЕКОВ

Вплоть до 19-го столетия в России ансамбль сексуальных практик регулировался помимо правил, детерминированных обычаями, двумя кодексами: христианским (каноническим правом и христианским пастырством) и законодательным (гражданским и уголовным). Они фиксировали, каждый по-своему, разделение на законное и незаконное в этих вопросах. Важное обстоятельство: как обычаи, так и кодексы были центрированы на матримониальных отношениях. Говоря упрощенно, осуждались и нарушение супружеского долга, и поиск нешаблонных удовольствий: в реестре прегрешений числились, различаясь лишь по степени значимости, адюльтер, зоофилия, инцест, педофилия и даже избегание репродуктивной финальности (наиболее известным «мошенничеством» считался прерванный половой акт — coitus interruptus). Суды с одинаковой вероятностью могли вынести приговор как за гомосексуализм, так и за адюльтер, как за браки «самокруткой»{1}, так и за скотоложество.

Со второй половины XIX века, в связи с интенсивным формированием нового общества — буржуазного, снижается, хотя и не без сопротивления, вмешательство института Церкви в супружескую сексуальность и деторождение{2}. Наблюдатели отмечают медленное и противоречивое нарождение зачатков автономии имманентных правил сексуальности от соответствующих законов матримониальности. Так, М. Фуко высказал по поводу этой тенденции осторожную гипотезу: «Было бы неточностью сказать, что диспозитив сексуальности заменил диспозитив супружества. Можно вообразить, что однажды, быть может, он его и в самом деле заменит» (Фуко 1996: 210).

В отмеченных условиях перенять инициативу рационального осмысления и контроля сексуальности, придать ей светский характер оказались способными медицина (перверсии, неврозы, отчасти, проституция), право (гомосексуализм, инцест и та же проституция) и педагогика (мастурбация, абстиненция). Каков же вклад в обсуждаемую тему каждой из наук?

МЕДИЦИНА. Большим шагом вперед, без сомнения, явился факт освещения тематики, связанной с эротикой, с нейтральных позиций. Но даже медицина пола, в силу живучести предрассудков, не желала изучать сексуальность как таковую, касаясь главным образом перверсий, отождествлявшихся ею с «преступлениями против нравственности». Это была наука, подчиненная императивам иудео-христианской морали, которую она и воспроизводила в форме разновидности медицинской нормы.

Для психиатров XIX века (Р. Краффт-Эбинг, А. Молль, X. Эллис, П. Ковалевский) критерием нормы в обсуждаемой области служила «естественность» направленности влечения. Естественной, т. е. нормальной (не только в физиологическом, но и в моральном смысле), признавалась такая сексуальная практика, которая реализовывалась с лицом противоположного пола и преследовала прокреативную цель. С другой стороны, неестественным (и, следовательно, аморальным) считалось влечение, направленное как на лицо своего пола, так и противоположного с установкой на получение удовольствия. Сдержим же слезы. Здесь высветилось, прямо скажем, не какое-то специфическое «психиатрическое» виденье, напротив, для эпохи господства христианских ценностей описанный стереотип был скорее правилом, чем исключением. Показательно в этом смысле высказывание кенигсбергского философа. «Цель природы, — писал И. Кант, — в совокуплении мужчин и женщин, — в продолжении, то есть сохранении, рода; поэтому, по меньшей мере, нельзя действовать против этой цели. Но позволительно ли, не принимая во внимание эту цель, такое совокупление (даже если это происходит в браке)?» (Кант 1965: 363){3}.

Вместе с тем, считая гомогенные отношения безнравственными, некоторые психиатры старой школы, к примеру Л. Левенфельд, признавали, что «гомосексуальная любовь в смысле эмоционального состояния так же нормальна, как и гетеросексуальная» (Левенфельд 1912: 204). Еще дальше продвинулся в пересмотре указанного положения, опираясь на анализ case study (отдельных случаев) из медицинской и судебных практик, российский гинеколог Ип. Тарновский. Существуют на свете женщины, замечал он, вполне нормальные во всех отношениях, однако наделенные природой необыкновенной склонностью к собственному полу. Такое извращение сексуального чувства: «непонятное, странное, неестественное обыкновенному человеку», для самих этих женщин вполне естественно и не только не вредно, но даже, напротив, удовлетворяет их физиологическую потребность. Мало того, характеризуя «активное лесбиянство» как природную аномалию, врач — в отличие от многих своих коллег — не идентифицировал его с вырождением (см.: Тарновский 1895: 27).

Противоречивость позиций медиков, проистекавшая из амбивалентности критерия сексуальной нормы, не могла остаться вне критики. Воспроизведем два рассуждения по этому поводу, в принципе дополняющих друг друга.

Взгляд Вл. Соловьева представляет значительный интерес, и потому изложим его подробнее, большей частью словами самого автора. Согласно этому философу 19-го столетия, основная слабость психиатров — это расплывчатая и туманная трактовка понятия нормы: те влечения, которые сравнительно редки, признаются патологией, требующей лечения, а те, что репрезентативны, предполагаются нормальными. Заостряя проблему дуализма телесного и экспрессивно-нравственного в сексуальности, Соловьев в качестве образца анализирует поведение фетишиста. Линия его рассуждения такова. По-видимому, ненормальность фетишиста определяется тем, что здесь часть подменяет целое, явление — сущность. Возбуждающие актора, скажем, ноги или волосы — суть части тела, но ведь и само тело, как известно, только часть человеческого существа. Однако многочисленные поклонники женского тела как такового не называются фетишистами, не квалифицируются психопатами и не подвергаются лечению. В чем же тут различия? — задается вопросом наш мыслитель. И отвечает. Если ненормально то сексуальное влечение, в котором часть ставится на место целого, то мужчины, покупающие тело женщины для релаксации и отделяющие тем самым его от души, должны быть признаны некрофилами. «Незаглушенная совесть и незагубленное эстетическое чувство», безусловно, не могут не осуждать всякую сексуальную связь, основанную на обособлении «низшей животной сферы» человеческого существа от «высшей». Вне принципа единства телесности и душевности, продолжает философ, невозможно найти твердого критерия для отличия нормального от аномального в сексуальности. В самом деле, если потребность в известных физиологических актах имеет право на удовлетворение во что бы то ни стало только потому, что это потребность, то совершенно такое же право на удовлетворение, по меткому замечанию автора «Смысла любви», имеет и потребность фетишиста, для которого вожделенными предметами оказываются, к примеру, висящие на веревке те или иные принадлежности женского туалета. Влечение к белью, настаивает Вл. Соловьев, натуральное, неподдельное, ибо никаких фальшивых мотивов для этой