Длиной в неизвестность - Вокари Ли

стал считать себя. Тору больше не мог ощущать тело частью окружающего мира и не мог управиться с данной ему в аренду кожаной машиной — он с детства безусловно верил в реинкарнацию и был уверен, что оболочку рано или поздно придётся вернуть владельцу.

С каждым днём внешний мир становился для Тору всё более серым, и у него никак не получалось разбавить эту серость. Он изо всех сил старался быть хорошим и правильным, чтобы не тревожить мать и не слышать её причитаний, но к десяти годам это стало приносить лишь ещё больше страданий, и он возненавидел даже мысль о том, чтобы быть кому-то полезным. Тору не мог справиться даже с собой, поэтому попытки справляться со взрослыми людьми, волей случая оказавшимися с ним под одной крышей, приводили только к разочарованию и нестерпимому желанию поскорее исчезнуть. Больше всего Тору хотел больше никогда не рождаться.

И интересовался он разве что своими снами, в которых, если бы не ласковые руки матери, будившей его по утрам, он мог бы проводить дни напролёт. Со временем Тору стал видеть всё более сложные картины, по настроению и внутреннему дыханию напоминающие работы Кандинского или Ротко. После таких снов Тору просыпался уставшим, но окрыленным.

В восемь лет, когда редкая ночь проходила без ставших привычными видений, Акияма Тору стал пробовать себя в рисовании. Его мать брезгливо косилась на полотна сына, а на все просьбы найти для него учителя отвечала твёрдым отказом. Тору близко к сердцу принимал замечания насчёт «цветных клякс, попусту переводящих бумагу», поэтому с трудом, но погасил в себе интерес к художественному искусству. Вместо этого он предусмотрительно тайком от родителей стал писать потешные стишки и рассказы, не претендующие на то, чтобы стать полноценными шедеврами. Свои же картины — он принципиально отказывался называть их рисунками или мазнёй — Тору хранил в нижнем ящике стола, куда точно не потянутся руки матери или отца. Подгнившие плоды искусства вскоре потеряли для него глубину прежнего интереса. Иногда он рассматривал их, тратя на это по нескольку часов в день, пока однажды его, сгорбленно сидящего за столом, не застала мать. Не было никакого смысла оправдываться: он позорно выдал себя и не имел возможности защититься.

— Лучше бы чем-то полезным занялся, — холодно сказала она, но ограничилась лишь словами. Укрывшись от её глаз, Тору затолкал картины обратно в ящик — углы листов заметно помялись и пошли волнами. Ему вдруг захотелось погрузиться в покачивающуюся синеву моря и никогда не вынырнуть на сушу.

Тору жалел, что не родился прекрасной длинноволосой русалкой с переливающимся на солнце хвостом и сверкающей чешуёй. Он мог бы вечерами взбираться на пологие камни и чарующей песнью заманивать моряков на дно и верную смерть. Тору хотел увидеть, как в глазах гордых и смелых мужчин, на которых он никогда не был и не будет похож, гаснет жизненный свет, как эмоция страсти и вожделения сменяется холодом обречённости и осознания собственной беспомощности. Подарить на прощание душевную ласку… но всё это было только глупыми девчачьими сказками. Никаких русалок, а тем более ходящих на грани с безумием мальчиков, ставших русалками, никто никогда не видел. Или видел, но тщательно скрывал.

Лучше бы и правда занялся чем-то полезным, — подумал Тору, закрыв глаза над красочно иллюстрированной книгой.

Проснулся он в затенённой комнате с чёрными стенами: с трудом можно было разглядеть окружающую обстановку, но над головой монотонно покачивалась спасительная лампочка — вокруг неё торчали оголённые провода, но ругаться на единственный источник света не приходилось.

Тору понял, что всё ещё спит. Он мог полностью контролировать себя: тело, послушное и гибкое, как пластилин, следовало каждой команде, а мысли были ясными и оставляли возможность анализа. Такого не случалось ранее, обычно Тору приходилось наблюдать за своими действиями со стороны, будучи не в силах на них повлиять. Краски быстро сменялись, стирались и образовывались вновь, загадочные образы наслаивались друг на друга, придавая снам притягательную незавершённость. Однако сейчас всё выглядело совершенно иначе: вокруг не было ни одного яркого пятна, способного вытянуть Тору в привычный абстрактный сюжет и унять нарастающую в груди тревогу. Сердце болезненно колотилось о рёбра, будто сдавленные тугим ремнём. Он хотел как можно быстрее проснуться.

Тору огляделся, надеясь обнаружить что-то, кроме начавшей моргать лампочки, но его по-прежнему окружала невнятная пустота. Он вытянул руку перед собой и захотел пересчитать пальцы, — тупая боль в мизинце становилась всё острее — но ладонь упёрлась в ледяное шершавое стекло. От неожиданности Тору вздрогнул, но сохранил самообладание, попытавшись понять, почему не заметил ничего раньше — вставшее перед ним полотно было матовым и не позволяло взглянуть на то, что стояло за ним. А за ним могло находиться что угодно, и от этого по спине Тору забегали крупные мурашки.

В помещении вдруг стало мучительно холодно, но проснуться не получалось. Тору теснее прижал к себе ворот домашней кофты, пытаясь получить желаемое тепло. Он попробовал ущипнуть себя за дрожащую руку и укусить внутреннюю поверхность щеки, но это не помогло и принесло лишнюю боль. На языке расплылся солёно-металлический вкус. Мизинец чувствовал себя всё хуже, но на нём не было следов повреждений. Тору тяжело вздохнул, опасаясь, что больше никогда не увидит мирных абстракций.

Лампочка закачалась с большей амплитудой, заскрипела и заискрила, подсвечивая матовое стекло с противоположной от Тору стороны. Это помогло ему разглядеть размытый силуэт человека. Нельзя было разобрать ни его возраста, ни национальности, но невысокий рост — всего на несколько сантиметров выше Тору — и тонкое, почти щуплое, тело подсказывали, что незнакомец, если и был старше, то ненамного. Лицо его было смазанным и не имело чётких границ, поэтому у Тору не было уверенности в том, что перед ним действительно находился человек, однако всего две пары конечностей успокаивали напряжённое воображение. Существо — Тору решил называть увиденное именно так — походило на мужчину или, вернее, мальчика, поэтому ворох прочитанных историй про женщин-ёкаев, пугающих сильнее всего, тяжёлым грузом упал с плеч. Возможно, существо знало, как помочь Тору выбраться из комнаты, поэтому ему следовало быть обходительным и вежливым.

Какое-то время мальчик стоял неподвижно, но стоило Тору сделать небольшой шаг ему навстречу, как он сразу же отпрыгнул назад.

— Тебе всё равно нельзя ко мне прикасаться, — голос существа подтвердил догадки Тору: перед ним был ребёнок. Ребёнок, говорящий на ломаном английском. Ребёнок, не разрешающий прикоснуться к нему даже через стекло.

С английским у Тору не было особых проблем: уровень по-прежнему оставлял желать лучшего, но его хватало