Статуя как процесс - Анатолий Пушкарёв

Второе по возможностям искусство – это, конечно, – Фелиний Германович, то есть кино. Согласен, Феля?

– Почему второе-то? Я, как режиссёр, тоже могу… – начал мастер кино.

Фёдор Львович тут же выставил ладонь в направлении Фелиния и помог ему развить мысль:

– Как режиссёр ты также можешь донести до зрителя всё, что пожелаешь. Ты почти не ограничен. Говорю «почти», потому, мой друг, что твой материал – это актёры, обыкновенные люди. Живой, так сказать, материал. Послушный, не спорю, при надлежащем обращении с ними опытного режиссёра…

Приостановившись, он с некоторой усмешкой посмотрел на Фелиния Германовича. Тот в стеснении оглянулся по сторонам, и попытался что-то сказать на правах участника культурной дискуссии.

Но Фёдор Львович вежливо, но твёрдо, словно опытный наставник, продолжил:

– Но – живой! Тело, организм, личная жизнь, всё такое. То есть за пределами съёмок – они уже не твои! Гуляют сами по себе. Досадно, но факт! А потом гонорар ему ещё заплати. Это персонажу-то, никогда этого не мог понять…

Весьма велик элемент стихии и непредсказуемости: то он заболеет, то напьётся, то не в настроении… Трудно, трудно заставить его забыть, что он, в некотором роде, живой человек, заставить его… впечататься, войти в свою роль с потрохами. Спасибо великому старику Станиславскому. Но бывают и крайне привередливые актёришки. С такими буратинами никакой Карабас-барабас не справится… Таким сразу отказывать надо.

И, наконец, возьмём искусство ваяния, скульптуру.

Лектор остановился перед скульптором, застыл, и в молчании уставился на него немигающими мутно-голубыми глазами. Родион Эргонович, чуть улыбаясь, поднял голову, спокойно выдержал взгляд.

– Воля твоя, Родион Эргонович, – наконец продолжил излагать учение оратор, – но изобразить в камне или глине, к примеру, любовь можно только в виде страстно обнимающейся голой парочки. Мало! Мало изобразительных средств! Неуклюжий, негибкий материал. Тяжёлый, весит много, грузчики, краны подъёмные, – ведь сама скульптура не побежит, хе-хе… Ну как ты сможешь изобразить весёлое щебетанье птиц восхитительным летним утром?

Он сделал следующую паузу, дабы облегчить коллегам усвоение излагаемого, обошёл скульптора полукругом, не сводя с него глаз, как будто примериваясь каким способом того поднять и переместить куда-то, и продолжил:

– Хотя, да, монумент долго хранится, впечатляет основательной тяжестью и всегда перед глазами. Именно в этом – главная ценность твоей работы, Эргон. И я сам, честно говоря, был бы не против воплотиться в виде каменного памятника на городской площади. Стоя, в костюме, или сидя в красивом кресле. После смерти, разумеется. Пусть потомки не только читают в школьной программе, но и смотрят, и помнят каждый день! Вот здесь без тебя не обойтись.

Родион Эргонович ловко уловил самый момент окончания фразы писателя и тут же в тон писателю зазвучал собственной речью:

– Но давайте возьмём другой критерий, о котором вы упоминали выше, уважаемый Фёдор Львович. А именно, точность воплощения замысла, послушность, так сказать, материала воле создателя. Вот тут вы с Фелинием весьма мне проигрываете. Из-за своей гибкости и сложности ваш материал порой обретает свою самостоятельную волю, расползается, не укладывается в замысел, а порой и прямо противоречит воли творца. Это не позволительно. Иногда он даже может стать подобием человека и убежать на улицу, хе-хе.

Фёдор Львович опустил глаза, недовольно поморщился, отвернулся от скульптора, подошёл к окну и посмотрел на улицу.

– И это смешно и печально! Рукой подать до какой-то скверной комедии, когда руководимый управляет руководителем…, – продолжил ваятель, – А вот камень – самый послушный материал. Не вы ли говорили недавно, что у вас какой-то там персонаж непростительно взбунтовался в романе, и как вам трудно найти на него управу? Да и актёр может пойти против воли режиссёра: высоковато, говорит, не буду ходить по карнизу пятого этажа. А вот опять же камень так не забалует… Посажу каменного генерала на каменный стул и будет сто лет сидеть, как миленький!

Фёдор Львович, явно не желая слушать далее, обыденно сказал:

– Вчера на Ленина гусиную печёнку купил. М-м-м… Сейчас принесу.

И ушёл в дом.

Егор, молодой мужчина тридцати лет, обыкновенной внешности, с несколько бледным, словно припудренным лицом, проснулся рано утром на скамье городского парка. Первое, что он ощутил – это тупая головная боль и пронизывающий холод утреннего тумана. Он посмотрел на сырую скамейку, серый асфальт парковой дорожки, окружающие его мокрые деревья.

«Господи, где это я, и что со мной вчера приключилось?». Дрожащей рукой он пошарил по карманам, достал пачку сигарет, закурил и задумался. Постепенно стала возвращаться память, выдавая картины, словно эпизоды документального фильма.

Сначала почему-то всплыл чёрный экран с рукописным и неразборчивым текстом на нём. Затем Егор увидел себя в зале какого-то ресторана, сидящего за столом, уставленным тарелками с едой и бутылками. Вокруг большого стола сидели также какие-то знакомые люди одного с Егором возраста, выпивали, закусывали, говорили друг с другом и смеялись. Праздничная ресторанная атмосфера, вино и музыка, знакомые люди вокруг.

«Да, вчера отмечали пятилетие выпуска нашей институтской группы. А вот как ушёл из ресторана не помню, явно перебрал, и, видимо, не смог дойти до дома. Зачем же так напился, дурак… Юля, поди, там ждёт, извелась, не знает, что думать. Свинтус всё-таки я».

Егор похлопал себя по груди и достал из внутреннего кармана куртки мобильный, набрал номер жены.

– Юль, здравствуй, ты знаешь, получилось так…

– Здравствуй, Егор. Ты где? Ты уже реально существуешь?

– Ты о чём вообще? Ну, то есть, да, я спал, вот, проснулся и знаешь где? На скамейке в нашем парке, немного до дома не дошёл. В первый раз со мной такое, ты уж извини. Сейчас приду.

– Именно то, что ты проснулся, я и имела в виду. Да, видимо, хорошо отметили встречу. Ну, что ж, иди домой. Ты же знаешь, куда идти?

– Переборщил с выпивкой, всё-таки пять лет не виделись. Но сейчас-то я не настолько пьян, чтобы не знать, куда идти, что за вопрос?

– Ну, мало ли что… Я же волнуюсь о тебе. Ладно, жду.

Егор сунул телефон в карман, потёр ладонями лицо, встал и пошёл по направлению к дому.

– Проходи, Егор, – сказала Юля, открыв дверь.

Пока он снимал обувь и куртку, жена, не проронив ни слова, удивлённо смотрела на него широко открытыми глазами, как будто видела в первый раз.

– Дорогая, извини, так получилось: рюмка за рюмкой, до парка только и смог и дойти…, – начал было оправдываться незадачливый муж. Потом посмотрел на жену, – Странно, а где допрос, обвинения? Ты уж поругай меня для порядка.