Выстрел собянской княжны - Сергей Лавров

Будочник, отставной солдат Иван Чуркин, низенький, широкоплечий и кривоногий, одетый в серую шинель с башлыком на спине и громадный кивер времен Бородинской битвы был похож на перевернутое ведро. Опираясь двумя руками на грубую алебарду на длинном красном шесте, он стоял не под навесом, а прямо на ветру, открытый всем напастям непогоды северной столицы. Всем своим видом треплемый ветром страж порядка был укором забывшему о своих обязанностях молодому полицейскому, и красные маленькие глазки его взирали на Костю Кричевского пристально и недобро. Татарин-подчасок, отданный будочнику в помощники и в услужение, торопливо кидал снег с тротуара возле будки большой и тяжелой деревянной лопатой. Рядом с будкой красовался уличный фонарь — полосатый столб, выкрашенный подобно будке, с четырьмя чадными масляными горелками перед металлическими щитками, дававший свету ровно на два шага вокруг себя.

— Нешто стреляли, ваше благородие? — не то утвердил, не то спросил Чуркин, едва шевеля челюстями, стянутыми ремешком кивера. — Слыхали?

Именоваться благородием юному мещанину Кричевскому не полагалось, но он милостиво прощал отставному солдату это милое проявление служебного рвения. Решившись держаться с будочником независимо и чувства вины не казать, Константин Афанасьевич высокомерно надул щеки.

— Не слышал. Пьян ты, что ли, Чуркин?! Фонарь пора загасить, рассвело уж! Смотри у меня… Расскажу все Леопольду Евграфычу!

Красно-коричневое от морозов и ветра лицо будочника осталось непроницаемым, как маска дикарского божка, вывезенного недавно каким-то географом с далеких теплых островов, куда он предполагал переселять крестьян, оставшихся без земли после реформы императора Александра Николаевича. «Знает! — с ужасом подумал Костик. — Все видел, бестия!».

— Чуркин! — уже иным, дружески заискивающим тоном сказал начинающий Видок. — У тебя, я слышал, табак знатный! Продай осьмушку! — и он похлопал будочника по квадратному, твердому, точно камень, плечу.

— Садык! — гаркнул Чуркин, не оборачиваясь и не спуская с Кричевского красных немигающих глаз сторожевого пса. — Принеси табаку для его благородия… осьмушку. Из того мешка, что у печки, не бери — там для простолюдинов табак!

Порывшись в карманах, Кричевский отдал будочнику последний гривенник и не решился спросить сдачу, а Чуркин, подлец, и не подумал вернуть пятачок. Он все посматривал куда-то в серую мглу улицы, все прислушивался.

— Беды бы какой не вышло, ваше благородие, — озабоченно сказал он, утирая мясистый мокрый нос рукавом шинели, грубым, как наждак. — Сполох это был… Выстрел…

— Будет тебе, Чуркин! — сердито отозвался юноша, пряча в карман оказавшийся золотым табачок. — Это ветер! Двери в парадном хлопают — как из пушки!

Будочник глянул на молодого человека снисходительно и даже с некоторой заботой.

— Нешто вы знаете, как орудия бьют, Константин Афанасьевич, — просипел он в нос. — Я в ту войну в Севастополе наслушался канонады… Стреляли это, говорю вам.

— Паникер ты, Чуркин! — решительно сказал юноша. — Пуганая ворона куста боится, так и ты! Некогда мне тут с тобой турусы разводить, мне в участок пора! Служба, брат!

— Может, оно и так… — проворчал Чуркин, перебирая ногами и поворачиваясь всем телом по сторонам, потому что иначе у него никак не выходило. — Может, оно и так… Ваше благородие, Константин Афанасьевич! Просьбу к тебе имею… Нельзя ли в участке у вас разжиться бумагой какой ненужной? Протоколы там, али прошения какие уже за ненадобностью? Мне бы табак очень сподручно заворачивать…

— Гм!.. — изобразил задумчивость Костя, потирая свой красивый подбородок с ямочкой, которой весьма гордился. — Сложно это, Чуркин. Не полагается. На многих бумагах номеры учетные проставлены, а к иным и печати приложены… Попадет такая бумага в руки злоумышленника — беды не оберешься! Не знаю даже, как и быть… Ну да ладно! Другому кому бы отказал, а для тебя подберу что-нибудь! Для любимого дружка и сережку из ушка! Присылай подчаска ввечеру, сделаю.

— Премного благодарен, ваше благородие! — неожиданно громко гаркнул Чуркин, задрав нос на крест Троицкой церкви «Кулич и пасха», вытянувшись вдоль своей неуклюжей алебарды, годной разве на то, чтобы ворон пугать.

Поняв, что с будочником достигнуто полное согласие и в утреннем рапорте их с Петькой ночные похождения фигурировать не будут, Костя Кричевский вздохнул с облегчением и заспешил на службу. Не успел он сделать и десяти шагов, как из ворот инженерного дома напротив Петькиного выскочила громадная бородатая фигура в валенках, поддевке поверх рубахи и в заячьем облезлом треухе. Это был дворник Феоктистов, человек богобоязненный, да и просто боязненный, вопреки богатырской своей фигуре. Фигура метнулась в одну сторону, потом в другую и, завидев будочника, побежала к нему, по-бабьи всплескивая руками и на ходу причитая:

— Ой, беда! Беда приключилася, Чуркин! Ой, прогонят меня с места! Инженера Лейхфельда из седьмого нумера прострелили!..

Вмиг остатки вчерашнего хмеля оставили начинающего сыщика. Коршуном набросился он на ошалевшего дворника, оттеснив Чуркина и не слушая сентенций последнего о том, что выстрел-то был и ухо старого бомбардира не обманешь.

— Феоктистов! Стоять! Сюда смотреть! Говори внятно, кого застрелили?! Где труп?! Куда побежал убийца?!

— Ой, горе мне! — завопил Феоктистов противной фистулой. — Ой, головушка моя горемычная-а!.. Засудят теперь, как пить дать!.. Ваше благородие! Смилуйся! Заступитесь за сироту! Не хочу в каторгу! Не хочу! Не виновен!

Громадный дворник неожиданно бухнулся перед Костей на колени и крепко обхватил его ноги, прижимаясь окладистой бородой.

— Да погоди ты!.. — пыхтел Костя, безуспешно отталкивая от себя дворника. — Встань!.. Отойди!.. Черт!

— Дозвольте, ваше благородие! — озабоченно просипел Чуркин, протиснулся и с развороту, жестом привычным, как «доброе утро», заехал дворнику в ухо так, что у того треух слетел. — Встать! Смир-р-на! Говори по порядку!

— Премного благодарен! Премного благодарен! — заюлил Феоктистов, держась за ухо, поднялся с колен и отряхнул снег с бороды. — Смилуйтесь, ваше благородие! Век за вас бога молить буду!

— Где труп?! — гаркнул Костик что есть мочи, вдохновленный примером Чуркина.

— Не могу знать! — завизжал в ответ перепуганный дворник.

— Как не можешь?! — изумился Константин. — Ты же сам сказал, что в седьмом номере застрелили какого-то Лехельда!

— Никак нет, ваше благородие! Лейхфельда, если позволите!..

— Ну, Лейхфельда, неважно!.. Так что — тело еще там, в квартире?!

— Никак нет-с! Они ко мне изволили подняться!

— Кто изволил?!

— Господин Лейхфельд-с!

— Покойник?! — изумился Костик. — Да ты в своем уме, милейший?!

— Никак нет! Не могу знать! Простите, бога ради, ваше благородие!.. Смилуйтесь!..